племени – властелина более свободного, чем ваши цари, платящие, тем не менее, дань Апопи. Наш союз никого не позорит; оттого-то я и решил смешать мою кровь с вашей, что вы считаете себя какой-то высшей расой. Слушай же теперь мое бесповоротное решение! Если завтра ты не явишься открыто просить Сераг себе в жены, то ты и все сообщники твои будете схвачены, как злоумышлявшие на жизнь фараона; если же ты станешь женихом – я буду молчать. Теперь ступай; я даю тебе время до завтра оправиться и обдумать хорошенько твое положение.
Молча, понурив голову, вышел от него Армаис; в ушах звенело, мысли путались. Смутное сознание данного сестре обещания зайти к ней слабо мерцало в его голове. Шатаясь, как пьяный, и не обращая внимания на удивленные взгляды рабов, побрел он в покои Аснат и, узнав, что сестра на большой террасе, велел провести себя туда.
У Аснат была гостья, царевна Хишелат; по своему обыкновению, она пришла через сады навестить своего друга, и супруга Адона, позабыв тревогу, вызванную словами брата, уселась со своей высокой гостьей за маленьким столом, в тени душистого кустарника. Лакомясь сластями, они оживленно беседовали о приближавшемся празднике священной реки, к которому готовились пышные религиозные церемонии, чтобы вымолить у богов разлитие Нила.
Заметив брата, который неверным шагом направлялся к ним, – бледный, как полотно, с помутившимся взором, – Аснат вскочила с места:
– Что с тобой, Армаис? Что случилось? – вскричала она, бросаясь к нему.
Тот ничего не ответил; голова у него по-прежнему кружилась и, не замечая Хишелат, вставшей с удивлением при виде его, он неверной рукой искал какой-нибудь опоры. Схватившись, наконец, за стоявшее поблизости кресло, он почти упал в него; голова запрокинулась, и он потерял сознание. С быстротой молнии очутились около него обе женщины.
– Скорей, Аснат, воды и каких-нибудь ароматов, – распорядилась Хишелат, побледнев от волнения и собственными руками поддерживая беспомощно свисавшую голову Армаиса. Аснат торопливо схватила со стола амфору с водой и приказала стоявшей у двери негритянке принести скорее ее ларец с лекарствами.
– Поддержи его! – решительно приказала Хишелат. Налив в чашу воды, она вылила туда жидкость из маленького флакона, висевшего у нее на поясе на золотой цепочке, смочила платок и вытерла им лицо Армаиса. Прикосновение холодной воды и ароматов привело его в сознание; Армаис вздрогнул и открыл глаза. Неясный взор его не сразу признал в склонившейся над ним молодой девушке дочь фараона; но, убедившись в этом, он вздрогнул и попытался встать. Царевна вспыхнула, выпрямилась и, положив ему руку на плечо, ласково сказала:
– Сиди, благородный Армаис, и оправься. Я ухожу и ты отдохнешь, пока Аснат меня проводит!
Не успел Армаис пробормотать слова извинения и благодарности, как царевна, сделав на прощанье грациозно-величественный знак рукой, повернулась и торопливо спустилась с террасы. Как только Хишелат и Аснат остались в аллее одни, царевна остановилась и, подав руку подруге, сказала:
– Вернись к брату; он, кажется, болен или страшно расстроен. А я и одна дойду до беседки, где меня ждут Уна и Абракро. Только сегодня вечером, а то лучше завтра поутру, приходи ко мне, и если тебе понадобится помощь моя у фараона, рассчитывай на меня!
Не дожидаясь ответа, она повернулась и с легкостью газели исчезла за поворотом аллеи. Почти бегом вернулась Аснат на террасу, где в мрачном отчаянии, облокотившись обеими руками на стол, сидел Армаис.
– Говори, что случилось? Я чувствую что-то ужасное! – прошептала Аснат, обнимая брата и прижимаясь к нему.
Армаис судорожно обнял ее.
– Аснат, Аснат! Стряслось такое горе, такой позор, что мой язык не поворачивается передавать тебе их. Этот нечистый пес нашел, должно быть, что чаша унижения, которым он поит нашу семью, недостаточно еще горька, и заставляет меня жениться на мерзкой девке своего племени, – отраве твоего дома.
– Сераг? Возможно ли! И ты согласился? – воскликнула вне себя Аснат.
– Я должен был согласиться, – прошептал Армаис и, наклонившись к сестре, прибавил тихо, так что она одна могла расслышать: – Разве ты не пожертвовала собой? Если бы я мог отдать палачу только свою голову, я с радостью сделал бы это скорее, чем дать свое согласие на несчастье, равняющееся медленной смерти; но еще пятнадцать человек замешаны со мной (он быстро назвал несколько имен), и этот брак поставил он условием их спасенья.
– Негодяй! Как осмелился он нанести такое оскорбление? – сказала Аснат, дрожа от негодования.
– Кроме того, – продолжал Армаис, – в их числе есть человек, который некогда был тебе чрезвычайно дорог и которого я люблю как брата. Если станет известным, что он здесь, он погиб.
Аснат побледнела.
– Как, он здесь? Он? Каким же образом, – пробормотала она.
– Для закупки хлеба из Фив прибыли жрецы и купцы; он присоединился к ним, переодетый писцом, и скрывается теперь в храме Изиды.
– Ах, если бы я могла его увидеть!
– Да и он будет счастлив; по-прежнему он любит тебя и неизменно тебе верен. Если сегодня вечером ты придешь в храм, я предупрежу Хнума и тебя к нему проведут.
