калейдоскопе, картины менялись, представляя затем открытую залу дворца; на возвышении виден был человек, богато одетый, окруженный многочисленной свитой; красивое лицо его показалось Иосэфу донельзя знакомым. Перед этим владыкой покорно и боязливо простерлись во прахе несколько бородатых загорелых людей, в которых он сейчас же признал братьев-предателей. Дрожь пробежала по его телу, и глухое восклицание сорвалось с губ. Это волнение, это движение, очевидно, разрушило очарование – видение мгновенно исчезло: все окружающее, объятое глубокой тишиной восточной ночи, приняло опять свой прежний вид.
– Ведь это я, – тот могучий владыка, перед которым лежали ниц Иегуда, Ашэр, Леви и другие негодяи, жаждавшие моей гибели; но… терпение! Час моего возмездия пробьет, а пока, вместо того чтобы хныкать и возмущаться, я буду наблюдать и учиться, – прошептал Иосэф, поправляя пояс и завертываясь в одеяло, собираясь спать. С этого дня Иосэф не выказывал более ни малейшей неприязни к своим хозяевам; он словно примирился с судьбой, послушно повиновался отдаваемым приказаниям и усердно старался всем угодить. Хорошее поведение завоевало ему расположение всех, от мала до велика, чему способствовала и его редкая красота; а когда он с помощью мази, состав которой дал ему Шебна, вылечил рану на ноге караван-баша, положение Иосэфа еще улучшилось. Его стали беречь, избавляли от тяжелых работ и во время остановок на ночлег купцы с удовольствием слушали его дикие песни, которые он распевал им под аккомпанемент трехструнной лиры.
Теперь Иосэф знал, что караван шел в Мемфис, в Египет, и хотел только как можно скорее увидеть ту богатую страну, на которую смотрел как на место своего будущего величия. Пришли они, наконец, туда под вечер, и каравану, чтобы достичь отдаленного квартала, назначенного для иностранцев, нужно было пройти через весь город. Идти приходилось только по улицам, далеко лежащим от центра и населенным бедными классами; тем не менее Иосэф, восхищенный шумом и оживлением столицы, с любопытством смотрел на этот большой город, который он хоть и видел впервые, но который казался ему тем самым, каким являлся в видении. С высоты своего верблюда он различал вдали массивные здания храмов и стройные силуэты обелисков, золотые верхушки которых горели в лучах заходящего солнца. Время от времени навстречу им попадались то изящные носилки с роскошно одетыми женщинами, то колесницы, запряженные горячими конями, с воинами в богатом вооружении или со жрецами в полотняных одеждах. Полузавистливо, полупрезрительно смотрел Иосэф на этих представителей чуждой ему, роскошной и утонченной цивилизации и наконец прошептал:
– Кто знает, чудный город, может статься, ты преклонишься когда-нибудь перед бедным рабом, который сегодня вступает в твою ограду, никому неведомый, а завтра станет твоим господином? В котором-то из дворцов твоих суждено мне будет выдержать тяжкое испытание рабства и унижения?
Кварталы становились все беднее; нарядная публика на улицах вовсе исчезла; глубоко задумавшись, Иосэф пришел в себя только тогда, когда верблюд его остановился перед большим домом, – очевидно, гостиницей, судя по тому, что там было уже несколько проезжающих. Хозяин – толстяк со скуластым лицом и толстыми губами – приходился сродни караван-башу и встретил его с распростертыми объятиями, сейчас же кликнув жену и детей приветствовать желанного гостя, а затем повел его в дом. Один из слуг ввел верблюдов в большой двор, где их разгрузили, а тюки сложили в амбар; тот же человек повел вожатых в дом, где им дали есть; Иосэф был позван к хозяину за приказаниями.
Жена хозяина и ее племянница – хорошенькая молодая девушка с лукавым личиком – с любопытством осматривали красивого юношу, скромно стоявшего перед ними, опустив глаза.
– Откуда у тебя этот мальчик, Мохар? Мы что-то не видали его у тебя в последний приезд? – спросила хозяйка.
– Да вот, по дороге евреи-кочевники сбыли его; думаю здесь продать, – ответил Мохар. – Ну, да это дело терпит; и поважнее есть дела; девать вот мне его некуда, так пусть пока он у нас побудет. Вам же по дому помощь; пусть Ситкха укажет, где его положить; с дороги-то мальчугану отдохнуть следует. – Обменявшись несколькими словами с теткой, девушка встала, сделала Иосэфу знак следовать за ней и провела его в крошечную каморку, в которой едва помещались убогая кровать, кое-как сколоченный стол и скамья.
– Устраивайся и отдыхай пока; а завтра станешь нам помогать служить жильцам, либо у столов, когда кто придет освежиться чашей пива, – заметила девушка улыбаясь. – Скажи, – прибавила она с любопытством, – у тебя, стало быть, и родных нет, что тебя в рабы продали: очень ты уж не похож на дикого кочевника, и по-финикийски вот бегло говоришь, словно учился этому?
– Выучился-то я этому языку у жившего при нашем племени халдея, да и отец есть, который меня любит и богат настолько, что выкупил бы меня, если б знал, что я влачу жалкую жизнь раба, – ответил грустно Иосэф. – Да не знает он того, что братья же меня и продали, а может быть, теперь считает меня мертвым, – прибавил он, вытирая набежавшую слезу.
Иосэф усердно предался новой службе и в несколько недель сумел завоевать расположение трактирщика и всей его семьи; Ситкха особенно была от него в восторге, и когда молодые люди перемывали кучи посуды или убирали комнаты проезжающих, то беспрерывно болтали, благодаря чему Иосэф, сейчас же принявшийся учиться по-египетски, делал быстрые успехи. Своего настоящего господина, Мохара, он видел мало; с прибытием в Мемфис, занятый торговыми делами, купец часто уходил или запирался у себя в комнате с кем-либо из более солидных покупателей, приходивших удостовериться лично в доброкачественности товара. Похвалы, расточаемые Иосэфу, и ясно видимое желание хозяина приобрести его в собственность принимались благосклонно Мохаром, и, вероятно, дело было бы слажено, если бы неожиданный случай не изменил всего.
Раз Мохар вернулся домой в сопровождении старика, полного, с веселым и открытым лицом, перед которым он был как-то особенно почтителен и услужлив. Ситкха успела шепнуть Иосэфу, что то был Пта, управляющий домом благородного Потифара, «уха фараонова», – на современном языке обер- полицеймейстера[5] и главного начальника тюрем.
