я накормлю тебя, а затем отдыхай: ты устал с дороги!
Шебна молча последовал за ним. Через длинную галерею, внутренний двор и затем коридор со сводами Иосэф привел своего гостя в комнату, стены которой были покрыты полками со свитками папирусов и табличками. Кровать, стол, окруженный стульями, и шкаф составляли все убранство этой каморки, освещенной спускавшейся с потолка масляной лампой. Усадив Шебну, Адон вынул из шкафа чашу, небольшую корзину с печеньем и амфору с вином, которые и поставил на стол.
– Вино превосходное и сулит мне глубокий, здоровый сон! – сказал с улыбкой старец, отведав вина.
– Пей, ешь и отдыхай, и да благословят боги сон твой! Завтра мы свидимся, – сказал Иосэф, прощаясь.
– Благодарю тебя за гостеприимство, я не забуду его, – сказал ему вслед Шебна.
Час спустя Иосэф вернулся – наружную дверь он запер, выходя. Все было тихо; и на ложе, в глубоком сне покоился Шебна. Развязав принесенный с собою пучок веревок, он крепко, но осторожно связал спящего по рукам и по ногам; затем зажег факел и, подойдя к стене, нажал пружину. Часть полок раздвинулась и открыла вход в соседнюю комнату, откуда витая лестница вела в просторное подземелье, по стенам которого стояли сундуки с папирусами и драгоценностями; то был потайной архив и временная сокровищница сурового канцлера Апопи. Надев факел на крюк, Адон взбежал на верх, взял на руки Шебну и спустился с ним в подземелье.
– Пусть пока побудет здесь; отсюда он вредить мне не может. Посмотрим, выведет ли тебя отсюда твоя наука? – пробормотал он, опуская спящего Шебну на землю. – Он сделал честь моему вину, – прибавил Иосэф не без иронии. В этот момент, тяжело вздохнув, Шебна открыл глаза и окинул взором вокруг.
– Ты сажаешь меня в подземелье, как преступника, чтобы помешать мне вредить тебе? Слепой, неблагодарный человек! Этим ты доказываешь только, что ты и есть та самая змея, о которой мне говорили люди в белых одеждах. – Голос мага звучал строго; глаза его, казалось, метали молнии.
Иосэф стоял пораженный; в безмолвном удивлении он наблюдал, как старец сел, поднял к небу связанные руки и запел едва понятный священный гимн. Прерывая свое пение заклинаниями, Шебна взывал к четырем стихиям и верховным божествам Халдеи: Ану – царю вселенной, небесных и земных духов, Эа – властителю океана, управляющему судьбами людей, Самасу – верховному судье, и Адар-Самдану – истребителю зла.
По мере того как голос Шебны звучал все громче и громче, по подземелью словно пронесся свист бури, земля задрожала, как от землетрясения, а вокруг заклинателя поднимались облака, окутывая его красноватым туманом. Вдруг молния прорезала воздух и осветила погреб, раскат грома потряс стены и перед испуганным Иосэфом предстал некогда уже являвшийся ему сфинкс. Выражение лица загадочного существа было строго и грозно; светлые глаза его смотрели мрачно; вздутые, покрытые ранами груди источали кровь, голос его звучал подобно отдаленным раскатам грома:
– Неблагодарный! Если ты не остановишься в своем тщеславии, гордости и неумолимой жестокости – горе тебе! Ты во зло употребляешь мои дары; не молоко, а кровь мою сосешь ты. Берегись, чтоб я не восстал на тебя, ибо тогда я укрощу тебя силой быка; когти мои разорвут тебя, крылья сбросят с той высоты, на которой ты паришь теперь, а молния звезды, украшающей чело мое, сотрет тебя с лица земли!
Оглушенный и ослепленный светом, Иосэф зашатался и упал на землю, теряя сознание. Когда он пришел в себя, факел по-прежнему тускло освещал подземелье, веревки лежали на земле; Шебна исчез.
С поникшей головой вернулся Адон к себе. Тяжело было у него на душе; но по мере того как спокойствие возвращалось к нему, в нем закипал гнев. Шебна ускользнул и стал теперь вдвойне его врагом. Но как могли жрецы узнать о существовании мага и выставить против него такого опасного и неуязвимого врага?
Узнать это необходимо было сейчас же, как и то, где теперь скрывается старец. Не раздумывая долго, Иосэф бросился за шкатулкой, в которой обыкновенно держал свою гадальную чашу; верный талисман все откроет ему. Он совещался с ним теперь лишь изредка, в крайних случаях, боясь обессилить себя частыми напряжениями воли; но в настоящем случае он должен был знать все. Он торопливо вынул чашу и хотел было налить ее водой, как вдруг вздрогнул, побледнел и глухо вскрикнул – волшебный камень треснул во всю длину.
Иосэф зашатался и, как подкошенный, без чувств повалился на пол.
От этого потрясения он оправлялся медленно, но стальная натура его была не из тех, что сдаются или ломаются от первого удара; а так как, с другой стороны, месть со стороны Шебны ничем доселе не проявлялась, то Иосэф успокоился. Гордость и сознание своего всемогущества вернули ему самоуверенность, а масса работы и дела мало-помалу ослабила впечатление случившегося; в душе осталась лишь смутная тревога, которая по временам навевала на него грусть и беспокойство. В эти тяжелые минуты ему казалось, что положение его не прочно, что ненависть и измена, которыми он был повсюду окружен, свергнут его с занимаемой им высоты, и что в грядущем ему грозит нищета и одиночество. Эти предчувствия, после одной из бесед с отцом, навели его на мысль, к осуществлению которой он немедленно приступил со свойственными ему жаром и энергией; немалую роль играла здесь и страсть к наживе и обогащению, – характерная черта семитической расы, которая всегда ищет орудия и опоры лишь в грубой, слепой силе капитала. Идея эта благополучно процветает и в современном жидовстве, которое за золото готово продать все и потому полагает, что все – к его услугам с той минуты, когда есть чем заплатить за них.
Разбогатевший еще в урожайные годы и осыпанный, кроме того, дарами Апопи, Иосэф с наступлением голода составил себе колоссальное состояние; если он – официально, по крайней мере, – и вносил в сокровищницу фараона значительную часть богатств Египта и Азии, проходивших через его руки, то
