львиную долю оставлял, в то же время, и себе, и доля эта была не менее существенная, хотя и менее громоздкая, чем та, которую вереницы навьюченных ослов и нагруженных телег свозили в царские сокровищницы. Правду говоря, фараон и сам отчасти уполномочил на это своего канцлера, но дело в том, что Иосэф чересчур широко пользовался этим дозволением.
В страхе за будущее Иосэф был всецело поглощен мыслью – скрыть в надежном месте часть своих богатств. По мнению Яакоба, эти богатства будут в большей безопасности, находясь при племени, чем у него во дворце, который при первом же народном возмущении легко мог быть разграблен; а для того, чтобы окончательно укрыть сокровища от злобы и ненависти египтян, их необходимо было вывезти из страны и спрятать в еще более безопасном месте. Чувствуя приближение своей кончины, патриарх решил, что самым подходящим местом будет их семейная гробница близ Геброна, и что Иосэф, сопровождая тело отца для погребения в родовом склепе, будет иметь полную возможность, не возбуждая подозрений, перевезти туда все свои богатства.
Порешив на этом, Яакоб созвал своих сыновей, объяснил им, в чем дело, и обязал их страшной клятвой, под угрозой своего проклятия, никогда не касаться этих богатств, которые не только были собственностью Иосэфа, но предназначались им же служить основанием сокровищ Израэля, как последнее средство, к которому могли прибегнуть они или же их потомки в случае крайней необходимости. Эта тайна могла быть сообщена только старейшинам племени, и то под страшной клятвой. Один Иосэф мог распоряжаться ими, а его потомки – лишь в том случае, если покинут Египет и унесут с собой его прах. Словом, все подробности этого ограбления земли Кеми были в точности установлены на тайной сходке, на которой все братья поклялись блюсти их, и клятва эта была искренняя – так как, в противном случае, Иосэф пригрозил, что даже после своей смерти он, как призрак, явится и уничтожит дерзкого, покусившегося нарушить его волю; а его славы страшного колдуна было достаточно, чтобы никто не осмелился его ослушаться.
Тайна этого клада, на самом деле, сохранилась так свято, что только Мезу, и то с согласия всех старейшин, мог им воспользоваться, ввиду того, что освобождение народа Израэля было признано за ту именно крайнюю необходимость, которую имел в виду великий государственный человек, положивший начало национальному богатству. Кроме того, в предвидении какой-нибудь катастрофы Иосэф постановил, что в случае, если он погибнет насильственной смертью, оба его сына должны будут присоединиться к племени, членами которого продолжали состоять; Реубэн был назначен их опекуном и ему передана была большая сумма, которую он и должен был вручить Манассэ и Эфраиму по достижении ими совершеннолетия.
Устройство и приведение в порядок этих дел так поглотили Иосэфа, что он не придал особого значения тому обстоятельству, которое должно было прийтись ему не по вкусу, а именно – сближение Хишелат и Армаиса. Пока тот был женихом, царевна держалась в стороне; но по смерти Сераг она снова стала частой гостьей во дворце Адона; одновременно с ней почти всегда бывал и Армаис. Из этого Иосэф заключил, что жена его покровительствует их сближению. Тогда Адон стал чаще заходить в покои Аснат и скоро убедился, что его предположения справедливы и что брак Армаиса с дочерью фараона становился вполне возможным. Он принялся было обдумывать серьезно средства предупредить этот союз, как смерть Яакоба снова отвлекла его.
Иосэф выказывал, и действительно переживал, глубокое горе. В отце он терял единственного бескорыстно любящего и самого преданного друга. Приказав великолепно набальзамировать тело отца и заказав для него золоченый с инкрустациями саркофаг, Адон, облекшись в траур, отправился во дворец фараона. Апопи приветливо встретил его и выразил ему свое соболезнование. Отблагодарив его, Иосэф пал на колени.
– Я хочу, господин мой и благодетель, просить у тебя милости. Поклялся я умиравшему отцу похоронить его в нашем родовом склепе близ Геброна; повелишь ли ты мне исполнить сыновний долг мой? Но так как покойный был отцом человека, тобою возвышенного, благоволишь ли также повелеть носить по нем траур в Египте, а жрецам и сановникам, как подобает моему званию, сопровождать меня?
Удивленный Апопи сначала пристально взглянул на него, затем выражение неудовольствия сменилось на его лице хитрой усмешкой; несмотря на все влияние, оказываемое на фараона его любимцем, и привычку во всем его слушаться, претензия Иосэфа навязать стране национальный траур по случаю смерти такого ничтожества, каким в глазах Апопи был Яакоб, совершенно справедливо показалась фараону чудовищной.
– Странное у тебя желание! Жрецы и знать Египта сочтут ведь за вызов и обиду твое требование – оплакивать, как царя, простого пастуха чужого племени и подвергать себя утомительному пути, сопровождая его мумию. Но самому тебе я разрешаю.
Глаза Иосэфа блеснули.
– Ты прав, фараон! Отец мой был только главою пастушеского племени, но его сын – первый после тебя в Египте, и почести, воздаваемые памяти отца, только увеличат почет, который все обязаны оказывать твоему слуге, равно как и беспрекословное повиновение каждому твоему приказанию. Воля твоя, повелитель, для меня закон; но я скорее сложу к ногам твоим ту власть, которой ты меня облек, чем соглашусь лишить отца достойного почета!
Фараон откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза; бледное, худое лицо его выражало усталость.
– Делай, как знаешь, – лениво сказал он. – И если не боишься восстания, издавай об этом указ, который, повторяю, сочтут за вызов и издевательство! Только предписывай траур и похороны от твоего собственного имени; я нездоров и не желаю, чтобы жрецы и сановники тревожили меня.
Хотя и взбешенный этим полусогласием, Иосэф не считал себя, однако, побежденным и, не колеблясь, обнародовал указ, налагавший на Египет семидесятидневный траур, и объявил затем, что большая свита из писцов и советников фараона с прочими сановниками, равно как и оба веероносца Апопи, Верховный жрец Таниса и целый ряд выдающихся лиц жреческой касты, должны будут сопровождать его на Геброн, чтобы там почтить прах Яакоба жертвоприношениями и религиозными церемониями. А в конце концов, Иосэф так ловко сумел повлиять и на Апопи, что тот переменил свое решение и во всеуслышание одобрил распоряжение Адона.
Неожиданный указ положительно ошеломил египтян; но в первый раз их негодование разразилось смехом. Обязательство носить траур и хоронить с
