подвержен, проявились с небывалой силой. Фараон бредил: сцены возмущения вставали в его больном воображении, и состояние его здоровья внушало врачам серьезные опасения. Недели через две он стал оправляться, хотя был еще очень слаб, вздрагивал при малейшем шуме, страдал бессонницей и тревожные сны преследовали его. То видел он, как разъяренный народ врывается во дворец, то убийцы подкрадываются к его ложу или голодающие разрывают его зубами на части, и он просыпался с диким криком. Но, может быть, тревожнее всех было Адону; если Апопи умрет раньше, чем он станет его зятем и будет признан наследником престола, то все потеряно! Иосэф решил действовать, как только фараон оправится настолько, что примется за дела; боялся он, кроме того, как бы царевна не предупредила его и не получила согласия на брак с Армаисом. Хотя молодые люди со времени исчезновения Аснат виделись и разговаривали очень редко, но Иосэф подозревал, что они переписываются при помощи кого-то, кого – он не мог открыть; так хорошо сберегалась тайна.
Иосэф недолюбливал Хишелат, которая одна из всей царской семьи никогда в нем не заискивала, подобно братьям фараона, трепетавшим перед грозным Адоном, или даже подобно царевичу Намураду с женой, которые всегда держали себя с Иосэфом как с равным и, будучи бездетны, ласкали и баловали обоих сыновей его, которые, с тех пор как потеряли мать, гостили иногда у них по целым неделям. Только одна гордая Хишелат никогда не забывала перед Адоном своего высокого происхождения и никогда благосклонным знаком руки не освобождала его от предписанных этикетом коленопреклонений; а теперь, со времени исчезновения Аснат, царевна питала к нему едва скрываемую ненависть. Злопамятный Иосэф заранее упивался придуманным мщением: он рисовал себе, с каким наслаждением заставит он согнуться эту гордую голову и подчинит себе царевну по праву мужа, и как будет она унижена, когда появится Аснат, его законная жена, а Хишелат останется только его наложницей. Впрочем, царевна достаточно красива, чтобы развлекать его в полувдовстве.
И вот однажды утром он решил идти во дворец; документы, которые помогли ему некогда сломить Армаиса, вынудив у него согласие на брак с Сераг, должны были сослужить ему службу и сегодня: сломить Хишелат и окончательно уничтожить все шансы его соперника на успех.
В это время в малой зале дворца, входившей в состав внутренних покоев фараона, Апопи играл с дочерью в шашки; почувствовав себя усталым, он бросил игру и прилег отдохнуть, а Хишелат придвинула скамейку и села у его ног, с беспокойством глядя на бледное, осунувшееся лицо отца.
– Отчего ты так молчалива и грустна, дитя мое? Твой смех – моя последняя радость; подчас, глядя на тебя, я начинаю позабывать мрачные, преследующие меня призраки, – сказал фараон.
Царевна вскочила и, став на колени подле отца, обняла его.
– Ах! если б ты только захотел, ты мог бы дать мне такое счастье, что смех никогда не покидал бы моих уст… – сказала она нерешительно, пряча свое вспыхнувшее личико на груди отца.
– Говори откровенно, дорогая! Я рад, что могу осчастливить хоть собственную дочь – теперь так мало счастливых людей в Египте! – грустно улыбаясь, ответил фараон.
– Дай мне в мужья Армаиса, сына Верховного жреца Гелиополя! – умоляющим тоном промолвила царевна и рассказала затем историю своей любви.
– А он-то любит ли тебя? – тревожно спросил Апопи.
– Как и я его – от всей души!
Фараон встал и с задумчивым видом, молча, заходил по комнате.
– Мне надо об этом подумать, – сказал он, останавливаясь перед дочерью, – и переговорить с Адоном: еще можно ли выдать тебя за человека, отец которого – мой личный враг, душа всех заговоров и преступных сношений с фивским «хаком»! – Царевна вспыхнула.
– Ты хочешь поставить мое счастье и будущность в зависимость от человека, который вышел из грязи, да и то лишь твоя воля извлекла его оттуда! – с негодованием заметила она. – Отец, отец! Брак мой с Армаисом, как египтянином, вернее привлечет к тебе всю жреческую касту, чем все жестокости Адона, которыми он только восстановил против тебя народ.
– Ты в этом ничего не смыслишь, Хишелат! И воздержись, пожалуйста, от обидных выражений, говоря о моем советнике и слуге, преданность которого мною испытана! – недовольным тоном сказал в ответ Апопи, нахмурив брови. В эту минуту послышались издалека звуки военного сигнала.
– Это Адон! Я тотчас с ним поговорю; а ты иди теперь и вечером узнаешь мое решение.
Хишелат молча вышла из комнаты, но, вместо того чтобы идти в свои покои, спряталась в толстых складках занавеси.
Через несколько минут в комнату вошел Иосэф; Адон был видимо взволнован и озабочен. Приветствовал фараона и, облобызав его ногу, он объявил, что явился с докладом по важному делу.
– Что случилось? Ты чем-то, кажется, встревожен? – спросил Апопи, указывая ему на табурет.
– Да, фараон, мой повелитель и благодетель! Душа моя скорбит при мысли, что я должен опечалить тебя известием о гнусном заговоре с целью посягательства на священную жизнь твою. – Видя, что Апопи бледнеет, он живо прибавил: – Не тревожься, фараон! Жив еще слуга твой и ни один волос не падет с твоей священной главы. Я пришел только, чтобы получить дозволение казнить крамольников, как они этого заслужили.
Иосэф, в коротких словах рассказав все подробности покушения, задуманного когда-то Армаисом и его друзьями, добавил в заключение:
– Для меня всего прискорбнее, что зачинщиком является брат моей покойной жены; но, как бы тяжело мне ни было казнить столь близкого
