Царевна вздрогнула и вскочила.
– Уна, да где ж ты пропадал? – с упреком сказала она.
– Не мог прийти, царевна; но то, что я сделал, порадует твое сердце. Он в саду и не хочет уезжать, не повидав тебя.
– Пойдем! – ответила Хишелат, схватывая руку карлика и увлекая его на террасу.
Несмотря на полную темноту, царившую под густой листвой, Уна и его спутница бежали с такой быстротой и уверенностью, которая показывала только их основательное знание местности, направляясь в ту часть царских садов, что прилегала к Нилу. Там, на скамье, скрытой в густой чаще, сидел закутанный в темный плащ человек; в нетерпении он машинально обрывал горстями листья с ближайших кустов, как вдруг подле него выросла белая тень и, прошептав: «Армаис», бросилась в его объятья. Минуту стояли они молча, обнявшись, но Армаис отодвинул от себя Хишелат и спросил:
– Правду ли сказали мне в храме, что ты помолвлена с Адоном? Что это значит?
– Значит, что этой ценою я купила твою жизнь и бегство. Но ты отвечай мне: как мог ты, любя меня, решиться на убийство моего отца?
– Это намерение, правда, было у меня, когда я приехал сюда из Она; но, с тех пор как полюбил тебя, я навсегда от него отказался, – с негодованием ответил Армаис и рассказал ей, что было, и как Иосэф пускал уже раз в ход эти документы, чтобы понудить его жениться на Сераг. – Теперь он снова взялся за них, чтобы погубить меня и завладеть тобой. Спасать свою жизнь такой ценой я не хочу. Я скорее убью его и погибну сам, а не отдам тебя этому чудовищу! – закончил Армаис с бешенством.
– Это будет безумством, которое меня не спасет, а тебя погубит! – ответила Хишелат. – Если тебе дороги моя просьба и мой покой – беги! Пусть не будет напрасной моя жертва. Ты оправдался в моих глазах и снял тяготу с моего сердца. Уходи теперь. Живи для Потифэры и своей родины; отомсти тирану за меня и землю Кеми, но не забывай никогда, что Апопи – мой отец!
– Я буду жить мщением и надеждой отнять тебя у негодяя, который и погибнет от моей руки. Тогда мы будем счастливы и ничто не разлучит наши сердца. Если доселе я любил тебя, то теперь – боготворю, как саму Изиду.
– Прощай, Армаис! Предчувствие шепчет мне, что телесными очами я не увижу тебя более; но в твоем сердце бедная Хишелат будет жить вечно. Прощай, прощай! Иди, каждая минута дорога.
Она обняла его и горячо, несколько раз поцеловала в губы; но когда Армаис захотел удержать ее, царевна выскользнула из его рук и скрылась в темноте.
Хишелат бросилась ко дворцу; но, пробежав несколько аллей, она остановилась и, в порыве безумного отчаяния, бросилась на сырую траву. Ей казалось, что Армаис уносит с собой ее сердце, жизнь и будущность, и что она летит в пропасть, более ужасную, чем сам Аменти.
Каким-то чудом нашел ее Уна. Заметив с ужасом, что молодая царевна лежит без сознания, окоченев от холода в своей легкой тунике, карлик поднял ее голову, потер руки и виски и едва привел наконец в чувство.
Хишелат дотащилась до своей комнаты и легла. Голова ее горела, а руки и ноги налились точно свинцом. Когда на следующий день служанки царевны, обеспокоенные тем, что не слышат ее зова, вошли в опочивальню Хишелат, то нашли ее без памяти; глаза ее были неподвижны, а все тело покрыто холодным потом. Царевна уже никого не узнавала, и призванные врачи нашли состояние ее тревожным. Несколько часов спустя, после того как радостные звуки труб возвестили жителям Таниса помолвку дочери фараона с Адоном, по городу разнесся слух, что молодая царевна лежит в горячке и жизнь ее находится в опасности.
Солнце вставало из-за Аравийских гор, отливая золотом и пурпуром на тихой глади Нила и видневшихся вдали храмах и обелисках Фив. По обмелевшей теперь священной реке, сжатой плоскими отмелями или шероховатыми грудами черной, сожженной и перепревшей на солнце грязи, медленно двигалась простая, выкрашенная в черное лодка с небольшой каютой посередине. Шесть гребцов, то отпихиваясь шестами, то работая веслами, где позволяла глубина, с трудом подвигали судно.
Разбуженные, должно быть, криками рулевого, из каюты вышли два человека и, прислонясь к мачте, стали рассматривать окрестности. Один из них, небольшого роста, полный, веселый и подвижной, вступил в разговор с матросами; его спутник, стройный и высокий молодой человек, молча и грустно глядел на пустынную картину по обоим берегам реки. Египет превратился, казалось, в пустыню; песок всюду покрывал поля, на этом желтом, блестевшем в раскаленном воздухе саване кое-где едва-едва виднелась чахлая, с пыльной листвой растительность.
– Смотри, вот и Фивы! Через несколько часов мы там, – весело сказал маленький человек, бритая голова которого указывала на его жреческий сан.
– В моем горе и приезд не радость! – ответил другой, вздыхая; а затем, указывая рукой на пустынный берег, он с горечью прибавил: – Чье сердце не обольется кровью при виде такой картины! Это – земля Кеми: какая-то песчаная пустыня, и в такое время года, когда жатва должна бы была покрывать страну; а эта наполовину высохшая речонка – Нил, величавые воды которого уже с месяц тому назад должны бы разнести повсюду плодородие и жизнь! О, когда же наступит конец гневу богов?..
Лицо жреца омрачилось.
– Ты прав, Армаис, мы переживаем ужасное время! И в этом году нечего рассчитывать на урожай. Как только прокормим мы этих несчастных еще целый год!
Армаис ничего не ответил, и оба молча вернулись в каюту. Только подъезжая к Фивам, Армаис опять заговорил со своим спутником, писцом одного
