двумя вещами: во-первых, ваше выступление слышал великий Сталин, и, во-вторых, арестованы вы, так сказать, «с высочайшего повеления».
Денис вдруг откровенно рассмеялся. И этого не ожидал Берг.
– А ведь вы в эту минуту сами, между прочим, иронизируете над великим товарищем Сталиным, – смеясь, сказал Денис. – Ну-ка, давайте на откровенность?..
Игра пошла интересная.
Берг понял, что расчет Дениса построен на том, что он, Берг, придет в негодование от такого кощунства и этим негодованием доставит наслаждение Бушуеву. Не дать. Во что бы то ни стало – не дать.
– Очень может быть, – сказал он.
– Что – очень может быть? – не понял Денис.
– Очень может быть, что и я иронизирую над товарищем Сталиным, – спокойно сказал Берг. – Честно признаюсь вам, что я частенько прямо-таки издеваюсь и над скудоумием нашего дорогого и любимого, и особенно над его вкусами. Вспомните-ка его надпись на бездарной горьковской поэме – «Эта штука посильнее, чем „Фауст“ Гёте. Любовь побеждает смерть…»
– Ах, вы… тоже? – обрадовался Денис, понимая в то же время, что где-то и в чем-то он уже побежден в игре с Бергом.
– Тоже… – серьезно сознался Берг. – К последней же мудрой сентенции насчет любви, побеждающей смерть, я бы еще прибавил: «А Волга впадает в Каспийское море»… Но ведь вот в чем дело и вот в чем разница между мною и вами. Вы уже попались и сидите. Я же с моим невинным похохатыванием над товарищем Сталиным никогда не попадусь – уж будьте уверены! Если бы вы, допустим, это мое невинное и чистосердечное – заметьте: чистосердечное – признание захотели использовать… ну, скажем, в целях самозащиты или так просто, из желания сделать мне маленькую неприятность, то ведь как это будет рассматриваться?
Берг, как католические монахини, сложил пухлые ладошки и положил подбородок на концы пальцев. Денис молчал.
– А рассматриваться это будет так: как провокация с вашей стороны и как клевета на крупного представителя советской законности. И привлекут вас… – он вдруг весь заколыхался от смеха. – Да я же, я же – больше некому – я же и привлеку вас по новой статье за клевету…
И, достав платок, он стер с уголка левого глаза набежавшую слезу, весело глядя на Дениса.
Бушуев, чуть наклонясь, долго смотрел на Берга, не зная, что ответить.
– Подлец, однако, вы порядочный… – тихо и раздельно сказал он, наконец.
Это ничуть не рассердило Берга.
– Не больший, впрочем, чем вы… – серьезно сказал он. – В самом деле, почему я больший подлец, чем вы? Вы, ненавидя Сталина, угодливо служили ему… ну, если не лично, – в ваших писаниях, насколько я помню, о Сталине нигде не упоминается, кроме аллегорического «Грозного», – то служили верой и правдой его и ленинской затее с коммунизмом. Писали во славу этой затеи. А я, тоже не очень долюбливая нашего великого, допрашиваю его врагов. Так в чем дело? Мы с вами квиты. И ярлычок «подлец» так же идет к вам, как и ко мне, и так же отлично идет к нам обоим орден Ленина.
«Да ведь горбун-то был умнейший человек!» – вспомнил вдруг Денис слова Берга, сказанные когда-то там, на пароходе.
Бушуева тошнило. Он брезгливо поморщился и попросил:
– Вот что… Мне надоела ваша пошлая философия. Допрашивайте, что ли!
Берг расхохотался. Он был доволен тем, что легко и быстро победил противника.
Допрашивали и Дениса, и Ольгу каждый день и подолгу. Денис не скрывал ни своих убеждений, ни ненависти к советской власти. Признался и в том, что посылал деньги Дмитрию Воейкову, но тайно от жены – Ольгу он выгораживал, как только мог, и мало-помалу у Берга стало создаваться впечатление, что в самом деле Ольга ничего не знала ни о брате, ни о том, что Денис с ним встречался.
Еще перед арестом Денис с Ольгой о многом условились. На этом настоял Денис, чтобы принять на себя весь удар. Он ей доказал, что для обоих будет лучше, если НКВД будет меньше знать. В частности, будет совсем хорошо, если не узнают о встречах Ольги с братом. Чем меньше будут знать, тем лучше. Но, выгораживая Ольгу, себя Денис с каждым допросом зарывал все глубже и глубже.
Ольга же на допросах бешено сопротивлялась. Сопротивлялась с какой-то невыносимой страстью и отчаянием. Она никак не хотела расставаться со своим счастьем и цеплялась за каждую соломинку.
Ежовщина, кровавый разгул по стране уже прошли, времена наступили относительно «либеральные» – заключенных на допросах не били и не вытягивали из них показаний пытками. Да и дело Бушуева с Ольгой было настолько ясно для Берга, что применения силы и не требовалось.
На одном из допросов, Берг, как бы между прочим, сообщил Бушуеву, что Гриша Банный не убит, – он был лишь тяжело ранен, – и что находится он в тюремной больнице.
– Будем и его судить… – пообещал Берг.
Арест Бушуева произвел удручающее впечатление как в Москве, так и по всей стране. Книги его были немедленно изъяты и из продажи, и из библиотек. Несмотря на то, что он не был еще осужден, оба его дома – и в Отважном, и под Москвой – конфисковали вместе со всем имуществом.
