– Вам бы, папаша, того… не плохо бы в баньку сходить… Небось, вшей на вас пропасть… Они, вши-то, папаша, завсегда в тюрьмах водются…
– Ничего, сходим… – не обиделся дед Северьян. – Что надо – то надо.
– Так уж вы, папаша, так и сидите посреди кухни, не двигайтесь по дому-то, папаша… А Гриша тем моментом баньку вам истопит, оно так лучше будет… – не унимался Ананий Северьяныч.
Дед оглянулся, внимательно посмотрел на потолок, на стены и негромко заметил Денису:
– Богато живешь…
– Да, слава Богу, на бедность не жалуемся… – подхватил Ананий Северьяныч. Его уже одолевала подленькая мыслишка: как бы дед верховодить домом не стал. Денис ни в какие дела по дому не вмешивался, разве уж что в крайнем случае, и Ананий Северьяныч до сих пор чувствовал себя полновластным хозяином. Появление деда Северьяна изрядно обеспокоило его. «Теперь, старый хрыч, начнет нюхать, стало быть с конца на конец, по всем углам, – сокрушенно думал Ананий Северьяныч, – это, скажет, не так, да это не так, пропади он пропадом… Вот некстати ишо приехал…»
– А ты что, Ананий, этаким женихом вырядился? – спросил дед Северьян у сына. – Сапоги хромовые, рубаха шелковая, поясок крученый. Сегодня, чать, не праздник…
– До женитьбы ли мне, папаша… – слезливо замигал глазами Ананий Северьяныч. – Тут по дому да по саду работы не оберешься. Вы, могет, папаша, думаете, что богатым легко живется… Ой-ей-ей, ишо как трудно… Небось, папаша, вам в тюрьме легше жилось…
– Брось жаловаться… – приказал дед.
– Да ить я так, к слову.
Дед умылся, вытерся суровым полотенцем и решительно скомандовал:
– А ну, покажь, бурлак, дом свой.
Денис охотно повел старика по комнатам, сначала – понизу, потом повел наверх.
– Смотрите, не долго, – крикнула Ульяновна. – Сейчас ужинать будем.
В кабинете Дениса они присели. Дед оглядел комнату, шкафы, длинный письменный стол, заваленный газетами, письмами и рукописями и, колупнув ногтем светло-голубую краску на подоконнике, спросил:
– Краску-то где брал?
– В Костроме.
– С чего ж это ты так разбогател, бурлак? Неужто с мазни со своей?
Денис кивнул головой и улыбнулся.
– Дедушка, ну, расскажи же о себе…
– Стой! Не обо мне сперва речь будет. Сперва – о тебе… Икона – где?
– Какая икона? – не понял Бушуев.
– Икона, что я Манефе дал.
При имени Манефы Денис вздрогнул и твердо, прямо посмотрел в глаза деду, как и прежде по-молодому голубые и с таким же твердым взглядом, какой бывал иногда у Дениса, – от деда, видимо, унаследовал. Но дед сидел, как глыба, и, казалось, никаких особенных чувств при воспоминании о Манефе не испытывал.
– Икона, спрашиваю, где?
– Ее тетка Таисия взяла после смерти Мани-то… – отводя взгляд, сказал Денис. – Но позднее я откупил ее у тетки Таисии. Откупил на память. А потом выяснилось… Видишь ли, дедушка, икона эта оказалась не простая. Это – старинная икона Рублевского письма. Теперь я ее храню в Москве.
– Икону не хранить надо, а молиться на нее… Икону ты вернешь мне. А освободил меня из лагеря – честным путем али не больно?
– Тебя, дедушка, Верховный суд освободил.
– Это за какие же такие милости, ответь мне?
– Да так уж… – уклончиво ответил Денис. – Попросил я там одного влиятельного человека.
Дед Северьян недовольно дернул губой, забрал бороду в широкую лапищу, скомкал ее.
Помолчали.
– Темный ты стал человек, Дениска… – тихо сообщил он. – Темный…
Внизу что-то упало и послышался плаксивый голос Анания Северьяныча: «Ой, ирод долговязый, ведь разбил горшок-от, разбил, клещ болотный!»
– А все почему? – продолжал старик и тут же сам ответил: – От Волги отбился. Помнишь, говорил я тебе – не отбивайся от Волги. Это – жись наша.
– Да что ты, дедушка, в самом деле! – рассмеялся Денис, вскакивая. – За что ты, собственно, коришь меня? Я сыт, обут, одет, семья – тоже…
– Не хитри… – предупредил дед. – Не об этом речь. Надо проверить – за какие такие дела тебя так облагодетельствовали. За пустые книжки таких денег не дают. Сколько у тебя сейчас – тысяч с пяток есть?
– Да что-нибудь вроде этого… – чуть приметно улыбаясь, солгал Денис, чтобы не огорошить старика. У Дениса в это время только в сберкассе было 460
