– Если ты мне дашь покой на неделю-две, – снова пошутил Бушуев, – то, пожалуй, и кончу. А если…
– То есть ты намекаешь на то, чтобы…
– Вот именно.
– Хорошо, я тебе дам отдых, – пригрозила Ольга, вырываясь из его объятий. – Посмотрю, как ты покрутишься без меня…
Дурачась, они повалились на траву и покатились под откос, щекоча и тиская друг друга.
Жарко пекло солнце. Под деревьями, в траве, гудели пчелы, перепархивая с цветка на цветок. По Волге, под самым берегом, плыла лодка, монотонно скрипели уключины – точно коростель в овсах. Бушуев поднял взлохмаченную голову, с запутавшимися в волосах травинками, взглянул на лодку.
– Дедушка!
Схватившись за руки, Денис с Ольгой бегом пустились к приплеску. Старик, заметив их, повернул лодку и пристал к берегу.
– Ну, голуби, подвезти вас, что ли, до дому-то? – спросил он, когда Денис с Ольгой, запыхавшись, подбежали к лодке. – Что в лесу-то потеряли?..
Против ожидания Дениса, старик полюбил Ольгу. В первый же день их знакомства выяснилось, что он знал в лагере Дмитрия и был очень высокого мнения о нем как о человеке порядочном, смелом и «с мыслию», как выразился дед Северьян. Ольга даже покраснела от удовольствия, она всегда гордилась братом. Рассказал дед и о его побеге, о том, как убили Ставровского и Ваську, и дивился на то, как неисповедимы пути Господни. «Вот уж не думал, что от сестры Митрия-то у меня правнуки будут… – говаривал он. – Не думал, что породнюсь с ним».
Денис бесконечно рад был и благодарен деду за его доброе отношение к Ольге. Он знал, что за стариком всегда – правда.
Очень огорчало Дениса одно обстоятельство: дед Северьян ни за что не хотел принимать от него никакой помощи, и никакие уговоры не помогали. Старик по-прежнему принялся за старый промысел: за рыбную ловлю и ловлю казенных дров. Иногда Денис с Ольгой приходили к нему в домик и подолгу сидели у старика, слушая его рассказы. Денис навсегда сохранил к этим рассказам благоговейное отношение и считал, что в творческом плане они дали ему гораздо больше, чем книги. Бушуев терпеть не мог кабинетных писателей, не знавших и не любивших живой жизни, не любивших искусства простого народа, считавших это искусство мелким и ничтожным, не заслуживающим внимания.
В Отважном на берегу сидел на бревне Гриша Банный в низко надвинутой на лоб огромной шапке-кубанке с красным крестом поверху – явно старорежимного образца. На рыжих крагах победно играло солнце. Гриша бросал в реку мелкие камешки, норовя попасть в плывущую щепочку. Заметив подъехавшую лодку, он вежливо снял шапку и поздоровался. Потом осведомился – б лагополучно ли доехали? Потом сообщил, что в Японии небольшое землетрясение, и выразил надежду, что до Отважного землетрясение не дойдет.
– Хотя следовало бы пережить и это, – заметил он. – Человек должен все в жизни пережить… Перед красотой же вашей, Ольга Николаевна, преклоняюсь…
И еще сообщил, что, следуя за Денисом Ананьевичем, он приступил к доскональному изучению эпохи Ивана Грозного и что в современности, к сожалению, улавливает многие черточки далекой и страшной эпохи.
– Неприятно-с, чрезвычайно неприятно-с делать подобные открытия, – заключил он.
Пикник затянулся заполночь. Празднество было устроено на берегу Волги возле Чёртова Лога, там, где когда- то Денис тайно встречался с Манефой. Принимала участие в пикнике вся колония москвичей, за исключением Анны Сергеевны Белецкой, не любившей шума и пьянок. А затеяла пикник группа нагрянувших писателей, приехавших в творческую командировку в Кострому. Узнав, что дом Бушуева всего в восемнадцати километрах от города, они всей гурьбой, всемером, – четверо мужчин и трое женщин, среди которых была и Наточка Аксельрод, – нагрянули к Бушуеву. Возглавлял бригаду писателей поэт Александр Шаров – костлявый человек, с пискливым, почти женским голосом, тот самый Шаров, которому композитор Крынкин посылал по праздникам снимок со своего ордена.
Место для пикника выбрали на крутом обрыве, на траве, под могучими густыми березами. Продукты и вино привезли на подводе, специально нанятой для этого в Спасском, в колхозе «Красный пахарь» – отважинцы лошадей не держали, свято хранили дорогие традиции – все село навыгреб работало по- прежнему на Волге, на пароходах.
Пиршество начали еще засветло, а когда стало темнеть – зажгли большой костер.
…Шум, крик, хрип патефона, картавые стенания Александра Вертинского.
Июльская ночь широко раскинула звездный шатер над Волгой. Золотистым столбом падало отражение костра в черную, как смола, воду. Бушуев с Варей сидели несколько поодаль от костра на теплом песке, нагретом за день солнцем. Глядя на возбужденные вином красные лица, на неуместные здесь городские платья и костюмы, Денис Бушуев думал о том, как все это нелепо выглядит на берегу великой реки, на берегу, густо политом бурлацким горем. И ему где-то было больно и обидно, что чужаки устраивают пирушки и беспечно, глупо веселятся на этом берегу, не думая и не вспоминая ни о каких бурлаках. Бушуев понимал, что думать так – значит быть несправедливым: что из того, что люди веселятся там, где проходили когда-то несчастные люди, берег – не кладбище; но иначе думать не мог. И стараясь отвлечься от этих назойливых и горьких мыслей, он прислушивался к тому, что говорила Варя.
Ольга стояла возле костра, окруженная наперебой ухаживавшими за нею мужчинами. Она шутила, смеялась и, казалось, очень веселилась. На деле
