Наступило молчание.
Дед Северьян встал, поднял вязанку и взвалил ее на спину.
– Пошел, что ль, Михалыч? – спросил Кулимбеев.
– Пора, старче, пора… А вам всем – бог в помочь.
– Ну, спасибо…
И пошел. За спиной – услышал:
– Ох, и крепок старик. Небось, сто годов, а все еще – ишь – как дуб…
– А Мустафу он, братцы, все-таки понапрасну зарубил, – сказал кто-то. – Мустафа, он – ничего, не вредный дядя был…
Дед Северьян, низко склонив лысую голову, тихо побрел к берегу.
От Аркадия Ивановича пришло наконец письмо. Ольга никогда не подозревала, что у этого человека столько силы. Несмотря на общий подавленный тон письма, оно было вполне корректно и спокойно. Лишь в самом конце что-то в Аркадии Ивановиче прорвалось, и в беспорядочно набросанных строках нельзя было уловить смысла: это был панегирик любви, состоявший из каких-то отрывочных, страстных фраз.
В постскриптуме, написанном снова в относительно спокойном тоне, он писал, что она может быть уверена, что он не посягнет на ее спокойствие, хотя иногда и теряет голову от горя. Просил одной лишь милости: если ее семейная жизнь не удастся и если ей когда-нибудь будет очень тяжело – сообщить ему. «Не подумайте, – писал он, – что я не желаю вам счастья, нет, это неверно, я желаю вам его, но я только хочу где-то иметь хоть маленький, еле теплящийся огонек, чтобы еще стоило жить, чтобы было за что цепляться…»
Ольгу это письмо очень расстроило. Она дала его прочесть Денису.
– Что ему ответить? – спросила она. – Я не знаю… Мне его, Денис, очень жалко, по совести говоря…
Денис молча курил.
– Вот что, Ольга… – сказал он. – Я думаю, что тебе надо исполнить его просьбу. Я не вижу тут ничего плохого.
– Я очень рада, что ты так думаешь, – сказала Ольга и хитро улыбнулась. – Только ведь мне никогда не придется никому писать, что я несчастлива? Верно, Денис?
Свадьбу назначили скоропалительную – на начало августа.
Приехали наконец Елена Михайловна с Танечкой. Елена Михайловна приехала очень сердитой. Она не знала Бушуева, но знала и любила Аркадия Ивановича, и лучшего мужа для Ольги Николаевны не желала. Она принадлежала к разряду тех замечательных и редких людей, которые умеют радоваться чужим радостям и печалиться чужими печалями. Трагедия Аркадия Ивановича представлялась ей непереносимой. Кроме того, Елена Михайловна презирала деньги, считала их началом всех бед, Аркадий же Иванович был беднее Дениса, и это ей нравилось. Но выбор Ольгою был сделан, и Елене Михайловне оставалось только покориться. Впрочем, в Денисе Елена Михайловна не нашла ничего «страшного», но и ничего «особенного». Этого было вполне достаточно для счастливой Ольги.
Хуже дело обстояло с Танечкой. Девочка сразу угадала в Денисе человека, очень близкого матери, и мгновенно загорелась болезненной детской ревностью. Посовещавшись, Денис с Ольгой решили предоставить дело времени.
Грозным и тяжелым вопросом вставал перед Ольгой вопрос о брате. От Елены Михайловны она скрыла все, что знала о Дмитрии. Но от Дениса – она чувствовала, что не может, не имеет права скрывать эту тайну, да и не хотела больше скрывать что-либо от него.
И однажды, когда они с Денисом катались на шлюпке, Ольга, путаясь и сбиваясь, перескакивая с одного на другое, рассказала о брате.
Вышло что-то совершенно неожиданное для Ольги. Денис сильно и радостно хлопнул ладонью по колену и громко вскрикнул:
– Молодец, Гриша!.. Ай-да, Гриша! Выдать ему орден Ленина!.. И обняв Ольгу, он долго молчал, что-то обдумывая.
– За границу ему надо пробираться, иного выхода я не вижу.
А наутро Бушуев послал деньги для Дмитрия на адрес дяди Лени. От дяди Лени Ольга знала, что Дмитрий на воле, жив и здоров.
Днем шел дождь, шумел по деревьям, стучал по крышам, бил в окна. Илья Ильич и Белецкий еще утром уехали в Кострому, с намерением пробыть там дня два-три – осмотреть достопримечательности города и съездить в Ипатьевский монастырь, где когда-то скрывался первый царь из династии Романовых – Михаил Романов.
Варя весь день занималась, готовила двадцать четвертый фортепианный концерт Моцарта, который ей предстояло играть в конце года в Москве. Часам к шести вечера дождь перестал идти, из-за лохматых грязных туч, быстро мчавшихся по небу, глянуло закатное солнце, весело, искристо заиграло на мокрой траве и мок рой листве. Тонкий, золотистый луч его заглянул в большую комнату, где Варя занималась, огненно сверкнул на гранях хрустальной вазы с цветами и мирно лег ржаным снопом на пол. Варя устало положила руку на крышку пианино, склонила на руку голову и задумалась. Пальцем правой руки тихо, машинально стала выстукивать «Чижика».
Вошла Женя, веселая, пышущая здоровьем и радостью, и еще с порога фальшиво запела:
Варя подняла голову, грустно улыбнулась. Женя подошла к ней и звонко поцеловала.
