двум женщинам о происшествии. Из их рассказа Дмитрий понял, что в его отсутствие вокзал был оцеплен и у всех пассажиров поголовно были проверены документы. Человек восемь-десять были арестованы, и среди них – Стелла.
Дмитрий поднял косынку, вышел из здания вокзала и присел на каменные ступеньки широкой лестницы. Что-то невыносимо больно сдавило ему грудь. Черный туман застилал глаза.
И он обеими руками рванул на груди гимнастерку, чтобы легче было дышать…
Часть III
Над Москвой, высоко в темном небе жарко горят усыпанные уральскими самоцветами пятиконечные звезды на Кремлевских башнях. Как язык мятущегося пламени, развевается освещенное прожекторами красное знамя. Мягко, необыкновенно красиво бьют Кремлевские куранты полночь. Секунда тишины – и мощно, по всей необъятной стране, во всех городах, в медвежьих углах, в горах, на морях и на реках, раздаются из репродукторов торжественные звуки гимна.
По Красной площади мчатся, взмахивая лучами фар, автомобили. Несмотря на поздний час, текут, гудят людские толпы на Моховой, на Театральной площади, на Петровке. У станций метрополитена, прежде чем юркнуть под землю, москвичи покупают последние номера «Вечерней Москвы». Большой город в этот час еще живет полной, кипучей жизнью.
В Переделкине уже тихо. Только окна освещенных дач говорят о том, что хозяева не спят. Окружные убогие деревеньки смутно чернеют в октябрьской ночи, там – ни огонька, ни звука.
Ольга поднялась по лестнице, мягко ступая теплыми домашними туфлями, и вошла в кабинет Дениса. Он сидел к ней спиной, за письменным столом, низко склонив голову.
– Ты бы спать ложился…
– А который час?
– Полночь.
– Может, чаю попьем, а? – спросил он, потягиваясь и снизу вверх глядя на жену.
– Хочешь? Я поставлю.
– Поставь, пожалуйста.
Ольга взглянула на стол. Перед Денисом лежала приготовленная к отправке в редакцию журнала «Революция» рукопись «Ивана Грозного». После длительного перерыва в работе Денис вдруг, одним махом, закончил «Грозного».
– Что ты делал?
– Так… Перечитывал поэму, размечал страницы. Знаешь, я выбросил четыре строфы из описания Александровской слободы. Лишние они.
– Какие?
– Помнишь… Да вот – смотри.
И он нашел и показал зачеркнутое.
– Я бы оставила их.
– Почему?
– Так… Они сразу вводят читателя в обстановку… создают колорит.
– Ты думаешь? – тревожно спросил Денис, поглядывая то на рукопись, то на Ольгу. – Ну, я подумаю. Завтра несу в редакцию.
Спустились вниз, в столовую. За чаем Ольга осторожно сказала:
– Денис, я бы не советовала тебе сейчас сдавать в печать «Грозного». Пусть полежит.
– Почему? Думаешь, что сыра еще?
– Нет. Я уже тебе сказала свое мнение – это лучшее, что тобой вообще написано, – сказала Ольга. – Но вот помяни меня: критика тебя заклюет.
Денис рассмеялся.
– Ты не смейся… И – не хитри, – недовольно сказала Ольга. – Ты ведь великолепно знаешь, о чем я говорю. Есть, так сказать, официальный взгляд на Грозного как на великого русского человека, собирателя России… и так далее… А казни и пытки – не в счет… А ты, прости меня, проводишь довольно прозрачную аналогию… Да ты не смейся, не смейся!
– Ну, коли учуют аналогию-то, так просто не издадут, а переделывать вещь я не собираюсь.
– Опять хитришь!.. Ты знаешь, что любую твою вещь издадут – у тебя большое имя… Ну, что ты в самом деле зубоскалишь? – рассердилась окончательно Ольга и толкнула чашку с чаем. Чай слегка выплеснулся на блюдце.
– Нет, я смеюсь на то, как ты стала у меня… как бы это поприличнее выразиться?.. леветь, что ли, потихонечку.
– Оставь глупости…
В столовую вошла Елена Михайловна, в халате и с книгою в руках. Она была, как говорят, «полуночница» и каждую ночь читала до двух-трех часов.
