уничтожим! все сметем!.. э-эх!!
Он упал головой на стол, опрокинул стакан и затих. В дверях показалась удивленная физиономия официанта.
– Уведите его в каюту… – попросил Бушуев, вставая.
Официант поспешно подошел к Бергу и стал приподымать его. Бушуев уже выходил из салона, оглянулся и обомлел. Поддерживаемый официантом, спотыкаясь и низко свесив огромную голову, шел к дверям какой-то карликового роста человек, толстый и круглый, с короткими кривыми ногами. Бушуев вздрогнул и быстро вышел на палубу.
Спускаясь по трапу в каюту, он столкнулся с матросом Семеновым.
– Вам письмо, – сообщил матрос, передавая Денису маленький серый конверт из грубой бумаги.
Бушуев узнал почерк Насти. Он отошел в сторону и с бьющимся сердцем распечатал письмо…
XXVII
Берг проснулся вечером, поздно. В каюте было прохладно и тихо. На узорчатом линолеуме пола лежал ровный квадрат розового лунного света. В открытое окно врывался свежий ветерок, чуть покачивая на столе пышные белые астры. Снаружи доносился приглушенный плеск воды, причудливо перевитый звуками рояля. Где-то под палубой мягко и глухо вздыхала машина. Пароход слегка вздрагивал.
Берг проснулся с сильной головной болью, но тут же ощутил и другое – большую радость оттого, что проснулся. Неприятный сон привиделся ему. Вначале он не мог понять, почему этот сон был неприятен, но, раздумывая над ним, Берг как-то сразу понял, что неприятен сон тем, что в нем не было ничего нереального, там была лишь действительность – короткая, фанастически сжатая, минувшая действительность в ярких, глубоко реальных картинах. И ему показалось даже, что это все и не сон, а полусонные воспоминания…
…Зимний вечер. За окном старого барского дома тихо кружатся крупные хлопья снега. В гостиной – зажженные свечи, смех, звон бокалов. Там старшие братья Берга, Анатолий и Павел, провожают молодого Евгения Крачковского в Петербург.
– Bonne chance! Bonne chance! – летит по всему дому басовитый голос Анатолия. И оглушительно хлопает пробка от шампанского.
Берг – пятнадцатилетний гимназист – лежит на диване в своей комнате и пристально рассматривает портрет Байрона. О, как он ненавидит своих веселых братьев! Особенно омерзителен ему высокий, красивый, самовлюбленный Крачковский. «Bonne chance… Bonne chance… – повторяет Берг сквозь зубы и с силой швыряет книгу на ковер. – Однако не очень-то надейтесь, господин Крачковский, что революционный Петербург встретит вас a bras ouverts…»
…Маленькая душная комната. Густо плывет табачный туман. У окна, приоткрыв занавеску, кто-то сутулый и черный, в очках, неотступно следит за улицей. Берг-студент делает доклад. «Ленин, – говорит он, – несет человечеству свободу и счастье. Зло царит над миром, и это зло надо уничтожить. Там, где будет уничтожено зло, – легко родится добро. Товарищи студенты! Товарищи рабочие! Смысл истинного революционного гуманизма состоит в физическом уничтожении зла. Иного гуманизма быть не может!..»
…Слякотный, промозглый, мутно-серый рассвет. За Волгой свистит паровоз, долго, надоедливо, нудно. Берг – член Революционного Трибунала – сидит в открытом автомобиле, кутается в воротник шинели и дымит трубкой. Комиссар Климов, поставив ногу на крыло машины, тщательно счищает палкой грязь с сапога. Возле березового леска – толпа осужденных повстанцев. Раздетые до нижнего белья, они тесно жмутся друг к другу, молчаливо и сумрачно поглядывая на вырытую в земле большую продолговатую яму. По бурому свежевыброшенному суглинку ручейками сбегает дождевая вода. На повстанце, что стои?т с краю, нет рубашки. Косой дождь сечет его обнаженное тело. Он часто вздрагивает худыми плечами и поминутно смахивает костлявой рукой что-то невидимое с волосатой груди. «Ну вы, гады! – кричит он молодым красноармейцам, неумело заправляющим ленту в станковый пулемет. – Скоро ли? Холодно…» Красивый чубастый красноармеец ложится на землю и коротко бросает: «Готово, товарищ комиссар…» Климов быстро выпрямляется, отбрасывает палку, поправляет на крутом плече скрипучую портупею и медленно и внятно произносит в напряженно-зловещей тишине: «По предателям- ярославцам, по перхуровской сволочи, занесшей руку на рабоче-крестьянскую советскую власть, по изменникам…» Но повстанец, тот, что без рубашки, обрывает его: «Будет брехать-то! Расстреливай поскорее, с-сука поганая!!» И комиссара Климова охватывает бешенство. Он подбегает к пулемету, отбрасывает чубастого красноармейца, падает плашмя наземь и, прищурив глаз, целится… «Огонь!!» – ревет он и судорожно нажимает гашетку… Та-та-та… та-та-та… Повстанцы нелепо взмахивают руками и один за другим падают в яму, на мокрый суглинок… та-та-та-та… та-та-та-та… Падают молча, вертко, прикрывая ладонями лица, словно от ветра. Пулемет, захлебываясь свинцом, вырывается из рук Климова, но Климов цепко держит его… Та-та-та… та-та- та… Умирающие скребут скрюченными пальцами землю и, икая, выплевывают черные сгустки… Та-та-та-та… Bonne chance!..
Берг включил свет и зевнул.
– Что он там?.. «Сентиментальный вальс»?.. Ну вальс, так вальс… Чёрт! как, однако, голова болит… опохмелиться бы…
Он позвонил. Вошел официант, шустрый человек с хитрыми, чуть раскосыми глазками.
– Закройте, товарищ, пожалуйста, окно… – негромко попросил Берг, не подымаясь. – Опустите жалюзи… И потом вот что: принесите-ка графин водки, что ли…
– Закуска понадобится? – осведомился официант.
– Да, пожалуй, что и принесите… Икорки посолоней, огурцов, балычка белужьего… Яблоки есть?
