Глава 23
Маршал Василевский, покусывая нижнюю губу, следил за атакой гвардейских корпусов Пятой гвардейской танковой армии с наблюдательного пункта командующего этой армией генерала Ротмистрова, устроенного на втором этаже административного здания кирпичного завода. Маршал понимал, что наблюдает погром танковых бригад, которые оказались в западне полукольцом окружавшей их противотанковой обороны противника. Даже невооруженным глазом было видно, как густо и часто вспыхивают на склоне высоты орудийные выстрелы. Им также густо и часто вторят орудия из яблоневых и вишневых садов совхоза, из лесочка за противотанковым рвом, шестиствольные минометы и крупнокалиберные гаубицы. А сверху, сменяя друг друга, атакуют десятки «юнкерсов». Такая слаженность в действиях всех родов войск противника представлялась маршалу неожиданной, если иметь в виду, что немцы только вечером достигли этих рубежей и, следовательно, теоретически не могли создать прочной обороны всего за несколько часов. А в результате… вон они десятки и десятки наших танков, горящих на поле между железной дорогой и подножием увала, откуда немцы бьют и бьют по мечущимся среди огня и дыма еще живым огрызающимся машинам.
— Где наша авиация? — воскликнул генерал Ротмистров чуть ли ни плачущим голосом, глядя на Василевского сквозь круглые очки страдающими глазами. — Никак не можем связаться с Красовским. Черт знает что!
В углу, оседлав голову наушниками, кричал в микрофон капитан в погонах с серебристыми крылышками:
— «Сокол»! «Сокол!» Я «Ромашка»! Прием! «Сокол»! «Сокол»! Ответьте «Ромашке»!
Но «Сокол» не отвечал.
— Надо подавить немецкую артиллерию вон на той гряде, — показал пальцем в узкую амбразуру между заложенными мешками с песком оконными проемами маршал Василевский. — Где наша артиллерия? Почему молчит?
— Нет связи, — вытянулся перед маршалом майор, начальник связи армии. — Все узлы связи подавлены авиацией противника.
— Так восстановите! — повысил голос маршал.
— Все делается для того, чтобы восстановить, товарищ маршал, — еще сильнее вытянулся майор.
— Надо побыстрее вводить в бой вторые эшелоны, — произнес Василевский, поворачиваясь к генералу Ротмистрову. — Почему медлят бригады второго эшелона?
— Бригады уже движутся со своих выжидательных позиций, товарищ маршал. Как вам известно, мы не могли спрятать их вблизи от передовой. Пришлось разбрасывать по лесочкам да оврагам… — Ротмистров схватил трубку, протянутую телефонистом, пробормотав: «Извините, товарищ маршал — срочное сообщение!». С минуту слушал, что ему говорили, все более хмурясь, затем, вернув трубку: — Мне только что доложили, товарищ маршал, что танковые бригады на марше атакует авиация противника, — и замер с еще большим выражением страдания на худощавом лице.
Василевский, ничего не ответив, закусил губу, отвернулся и снова припал к стереотрубе. Но он не смотрел туда, где и так все было видно. Уткнувшись лбом в мягкое резиновое обрамление прибора, он, закрыв глаза, пытался представить, как могут развиваться события дальше, и что нужно сделать лично ему, представителю Ставки, чтобы повернуть эти события в нужную сторону. Ничего умного в голову не приходило.
Все с самого начала пошло не так, как было задумано им вместе с Ватутиным в штабе фронта. Создавалось ощущение, будто фельдмаршал Манштейн, командующий группой немецких армий, незримо присутствовал на их совещании, и теперь, заранее зная о планах советского командования, действует на опережение. Впрочем, и его положение сейчас превосходным не назовешь: окружить и разгромить советские армии в «Курском котле» немецкому командованию явно не светит, но две-три операции тактического масштаба оно провести рассчитывает и кое-чего, судя по всему, может добиться.
Однако Василевского более всего занимало не то, каким образом исправить положение, а что он скажет Сталину, если планируемый контрудар танковой армии окажется не столь эффективным, как ожидалось. Один лишь мрачный, исподлобья, взгляд Верховного, его удаляющаяся ссутулившаяся спина, затянутая в зеленый френч, стриженый затылок и шорох шагов по толстому ковру в мертвенной тишине кабинета приводили маршала в трепет, отнимая у него способность что-либо соображать. Он помнил этот взгляд и все остальное после неудачного наступления Юго-Западного фронта, и как он, недавно получивший маршальскую звезду и орден Суворова первой степени, закончив доклад о провале наступательной операции Воронежского и Юго- Западного фронтов под кодовым названием «Скачок», столбом стоял у стола в кабинете, где все было знакомо до последней детали, и ждал решения своей судьбы. А Верховный ходил по ковровой дорожке от стола к двери и молчал, и молчание это казалось начальнику Генштаба зловещим.
— Я не понимаю, — заговорил наконец Сталин, вернувшись от двери и остановившись напротив маршала. — Да, я не понимаю, — повторил он с нажимом, — как можно планировать наступательную операцию, не проработав все возможные варианты ее развития. Вы, судя по всему, оказались в плену излишне восторженного впечатления от нашей, скажем так, сравнительно неплохо проведенной операции «Уран». И вам показалось, что противник деморализован, что он будет плясать под вашу дудку, и его остается лишь бить и гнать, как говорится, в хвост и гриву. Для начальника Генерального штаба Красной армии такое отношение к своим обязанностям является непростительным верхоглядством. Ставка направляла вас на Юго-Западный фронт к Ватутину, человеку, как выяснилось, увлекающемуся, исключительно для того, чтобы вы контролировали его увлечения и не позволяли ему отрываться от реальности. Вы, что, до сих пор считаете Ватутина своим руководителем? — неожиданно спросил Сталин, вперив свой неподвижный взгляд в лицо
