метафизику.
— Так куда ты меня должен захватить? — спросил Матов, окончательно проснувшись.
— То есть как — куда? В дивизию! Я сюда приезжал для связи. А в дивизии временно командую полком. Правда, от полка осталось меньше двух батальонов, но знамя сохранилось, следовательно… Впрочем, по-моему пора ехать, — спохватился Агареев, глянув на светящийся циферблат часов. — Я на полуторке, в ней снаряды для сорокопяток, патроны, мины, — перешел он на серьезный тон. — По дороге поговорим.
— Да-да, поехали, — согласился Матов, одергивая гимнастерку.
— Понимаешь, Николай, — рассказывал Агареев, когда они забрались в кузов полуторки, уселись на штабеле ящиков, и машина тронулась, подсвечивая дорогу синими фарами. — Надоело мне перекладывать бумажки из одной папки в другую. Ведь я все-таки боевой офицер, в управление резервов Генштаба попал случайно и, как предполагал, на пару месяцев, пока не затянутся операционные швы. А получилось — почти на целый год. Эдак и квалификацию можно потерять. Подал очередной рапорт по команде и — не поверишь! — на другой же день получил назначение на Воронежский фронт. Восьмого июля прибыл в штаб фронта, там меня хотели пристроить к себе, я взбунтовался, и меня сунули к Рогозному. А тот переправил меня в 275-ю дивизию к полковнику Говоруненко начальником штаба полка. На этой почтенной должности пробыл два дня, бомбили нас отчаянно, фрицы во время атак не раз доходили до самого КП, потери среди офицеров ужасные, ротами командуют сержанты. С тех пор в моем круглом лице сошлись почти все полковые должности. И, знаешь, держимся, не бежим. И не потому, что я такой умный. Вовсе нет. А потому, что зарылись в землю по самую маковку — это раз, люди за время боев многому научились, стали воевать грамотнее — это два. Со снарядами, правда, туговато, да и с патронами, а тут затишье, и, как я понимаю, не к добру. Вот я и решил сам наведаться в штаб корпуса. Рогозный сказал, что ты у нас в дивизии вроде как заместителем комдива…
— Да, что-то в этом роде. Уж больно ваша дивизия широко разбросана, связь между левым и правым флангом неустойчивая, а нам прикрывать выход корпуса из мешка. Да и самим выходить надо организованно, собравшись в кулак.
— Мешок — это серьезно?
— Серьезнее некуда.
— Да-а, дела-ааа. То-то ж я смотрю, фрицы у нас притихли, а на флангах жмут и жмут. Понятно, им совсем не с руки выталкивать нас из мешка… Как ты думаешь, Николай, вырвемся?
— Думаю, что вырвемся. Надо только правильно распределить роли между полками.
— А ты, Николай, не боишься… не смерти, нет! Я имею в виду плен. Все-таки офицер Генштаба…
— Боюсь. Надеюсь, однако, что не попаду.
— У нас тут… может слыхал? — начальник политотдела 10-го танкового корпуса, начштаба бригады, следователь и кто-то там еще, имея на руках штабные документы, напоролись на немецкую разведку. О том, что там произошло, знает лишь шофер, успевший выскочить и скрыться. Но что случилось с остальными, так и осталось тайной. И все это в нашем тылу, средь бела дня…
— Смотри, накаркаешь, — ответил Матов. — Или прикажешь вернуться?
— Да нет, что ты! — воскликнул Агареев. И пояснил: — Извини, Николай. Нервы. Честно признаюсь — боюсь. А тут, понимаешь, семья нашлась… Я-то думал, что она в оккупации, а она в Златоусте. Жена у меня молодец: сразу почувствовала, чем дело пахнет, не стала дожидаться, как другие, подхватила детей и давай бог ноги. Как уж ей это удалось, еще не знаю. Главное — удалось. А так хочется повидаться…
— Ничего, черт не выдаст, свинья не съест, повидаемся. Не ты один такой, — заключил Матов, и до самого штаба дивизии они ехали молча, вглядываясь во тьму и сжимая в руках автоматы, думая каждый о своем.
Прежде чем атаковать село, расположившееся на взгорке, Матов посоветовал командиру полка подполковнику Агарееву пустить вперед усиленную разведку, а двум батальонам начать атаку под прикрытием артогня.
— Своих постреляем, товарищ подполковник, — засомневался Агареев. — Да еще в темноте.
— Не постреляем. — И, обращаясь к командирам батальонов, посоветовал: — Объясните командирам рот и взводов, чтобы не сбивались в кучи и держали дистанцию не ближе ста метров от линии огня, дайте им ориентиры на местности, и все пойдет хорошо.
Разведгруппы двинулись вперед по загубленному пшеничному полю, когда на западе медленно затухала вечерняя заря. Хотя небо еще было ясным, однако на земле уже сгустилась темнота, и разведчики исчезли в ней, не пройдя пятидесяти метров.
Матов вместе с Агареевым вглядывался в темноту. Время тянулось медленно. Далеко за спиной погромыхивала артиллерия.
Через двадцать три минуты ожил полевой телефон.
Агареев схватил трубку, Матов вторую, подключенную параллельно. Приглушенный голос докладывал:
— Мы уже в окопах. Никого нет. Двигаться дальше?
— Минуточку, — произнес комполка и, прикрыв трубку рукой, с надеждой посмотрел на Матова.
— Передайте им, пусть возвращаются, — ответил тот на немой вопрос комполка. — Мы слишком шумели, и немцы догадались, в чем дело. Дайте сигнал к отходу и остальным группам. — Глянул на часы. — Через двадцать минут артподготовка. Огонь перенести на тылы. Батальонам атаку не начинать. Сообщите комдиву. Я полагаю, что через час мы можем начать отход.
