принятый как у нас, так и у них: ведь тогда, в двадцатых и даже в начале тридцатых, пока к власти не пришел Гитлер, многое строилось именно по немецким проектам, под руководством немецких же инженеров.
«Спаси меня, всевышний, от всяких аналогий!» — мысленно взмолился Алексей Петрович, боясь нарушить свое душевное равновесие, установившееся где-то после Курского сражения, вглядываясь в вырастающую перед ним арку ворот с какой-то готической надписью.
Вырвавшийся из ворот навстречу вездеходу гул многочисленной толпы отвлек Алексея Петровича от воспоминаний, от желания прочесть надпись на арке, заставил приподняться на сидении и впиться взглядом в рассеивающуюся пыль, поднятую катящим впереди «виллисом».
Вездеход остановился сразу же за воротами, и взгляду Алексея Петровича открылась просторная площадь, запруженная людьми, одетыми кто во что: в полосатую или серую арестантскую робу, с нашивками на спине, груди и рукавах, но в большинстве — в красноармейскую форму, только без погон и ремней, почти без головных уборов, очень многие — босиком.
Их было тысячи две, от силы — две с половиной, и на первый взгляд они походили на окруженцев июля-августа сорок первого: таких же поизносившихся, исхудалых и обросших, одичалых и потерявших уверенность в себе, которых еще не успели экипировать и поставить в строй. Пройдет несколько дней, их сводят в баню, выдадут обмундирование, и они станут похожи на настоящих солдат. А пока… пока надо объяснить, как все это будет происходить, да заодно рассказать о текущем моменте.
В сорок первом Алексею Петровичу доводилось присутствовать при таком перевоплощении толпы в воинскую часть, и часто возникало удивление, смешанное с восхищением, как эти люди, потерявшие воинский, а иногда и человеческий облик, умудрились не рассеяться по лесам, не осесть по деревням, не сдаться немцам, сохранить единство воли и цели, пробиться к своим, потому что не каждой попавшей тогда в окружение воинской частью командовали офицеры, похожие на майора Матова. Но то были совсем другие толпы, отличающиеся от этой даже внешне. То были толпы вооруженных, хотя и смертельно уставших, оборванных и оголодавших людей, которым для перевоплощения в воинскую часть достаточно было построиться в колонну. А эти…
Глава 7
Толпа стояла к Алексею Петровичу спиной и с напряженным вниманием вслушивалась в речь подполковника Ланцевого, которую он выкрикивал с высокого деревянного помоста, огороженного перилами. Иногда по толпе будто проходила судорога, раздавался сдержанный гул не то ропота, не то одобрения.
Алексей Петрович выбрался из вездеходца и огляделся: колючая проволока в три ряда, вышки, — правда, уже без охранников, — длинные бараки, административный корпус, а забор только с лицевой стороны, со стороны ворот, чтобы от дороги не было видно, что скрывается за этой засекой. Немцы ничего, похоже, здесь не изменили. Разве что воздвигли непонятное сооружение посреди площади из трех бревен буквой «п», с вделанными в перекладину крючьями. В военных городках к таким же крючьям цеплялись канаты и шесты, лазая по которым, красноармейцы набирались сил и сноровки. Но в лагере для военнопленных…
Сразу же за забором на некотором расстоянии от толпы стояли два танка: зеленая тридцатьчетверка и пятнистый немецкий Т-IV, из открытых люков выглядывали танкисты. А еще «студебеккер», заполненный красноармейцами, казавшимися одинаковыми из-за одинаковых касок, сидоров за спиной и торчащих в одну сторону автоматных стволов.
Алексей Петрович приблизился к толпе и почувствовал запах гниения, тлена, густо исходивший от человеческих тел. Запах был настолько силен, что к горлу Алексея Петровича подступила тошнота. С трудом проглотив комок, он вгляделся в стоящих перед ним людей. И непроизвольно зажмурился.
Впервые в Алексее Петровиче его писательская сущность, привыкшая всегда и во всем видеть лишь натуру для описания и осмысления, не подала свой иронически-насмешливый голос, будто захлебнувшись тошнотой сущности плотской. Впервые в его голове не шевельнулось ни единой мысли, впервые его тело парализовало нечто более сильное, чем страх, отвращение или сострадание. Казалось бы, чего-чего он только не повидал в своей жизни — как просто жизни, так и связанной с его журналистской профессией, которые шли, не соединяясь, параллельно друг другу, — каких только ужасов не насмотрелся на войне. И вроде бы привык ко всему. Ан нет, оказывается, еще не все видел, не все знает, не все пережил.
Кто-то тронул его за рукав. Чей-то тихий голос спросил:
— Вам плохо?
Алексей Петрович открыл глаза и встретился с глазами человека, из глубины которых, как показалось Алексею Петровичу, на него смотрела сама Смерть, смотрела с любопытством и ожиданием. Такого взгляда не было даже у отца, сжигаемого чахоткой, незадолго до смерти. Не так смотрели на него в медсанбатах умирающие от ран, не те были глаза у дезертира, стоящего на краю выкопанной им самим могилы под дулами карабинов расстрельного отделения.
— Нет-нет, ничего! — поспешил отвести свой взгляд Алексей Петрович, но встретился с такими же взглядами других. А еще эти облезлые, как у
