Тот же хрипловатый голос, негромко, но властно, скомандовал:
— В колонну по четыре… станови-ись! — Подождал малость, пока утихли шаркающие и топающие звуки, бряцание оружия, и несколько громче: — Нале-е-е… ву! Равняйсь! Сми-иррна! — Снова пауза, и уже на падающей ноте: — Вольно!
Алексей Петрович, с тревогой прислушиваясь к этим командам, натянул-таки сапоги, стал выбираться из вездехода, прихватив свой китель. По пути к боковой дверце он несколько раз встряхнул кого-то, завернутого в пятнистую накидку, но человек лишь замычал, просыпаться явно не желая.
Выбравшись на волю, Алексей Петрович зажмурился от яркого солнца, ударившего из-за деревьев прямо ему в лицо, отвернулся и увидел колонну людей человек в пятьдесят, стоящую чуть поодаль, на небольшой полянке, подбегающих с разных сторон и вливающихся в эту странную колонну еще несколько человек.
Люди были одеты в серого сукна тужурки, перепоясанные брезентовыми ремнями, в такого же цвета штаны, обуты в короткие немецкие сапоги, на головах пилотки, по форме немецкие, но чем-то от них и отличающиеся, а сбоку на пилотках темные следы от сорванных нашивок; и на рукавах тоже, и над левым карманом. И все вооружены немецкими автоматами.
«Власовцы», — обожгла Алексея Петровича запоздалая догадка, пока он, оглядываясь по сторонам, натягивал на себя китель и застегивал пуговицы плохо слушающимися пальцами.
А кругом стояли танки и машины, по всему лесу звучала капель, курился туман, и в его голубовато-золотистой плоти тонули другие танки и машины, стволы сосен и елей; ярко вспыхивали на солнце, упорно пробивающемся сквозь деревья и туман, игольчатые звезды щедро рассыпанных по лесу алмазов.
Иногда кто-то вынырнет из тумана, справит малую нужду под сосной и снова нырнет в туман, ничуть даже не поинтересовавшись, что это за колонна такая, что за люди.
Командовал колонной коренастый человек лет сорока, с лицом, изборожденным глубокими морщинами. Он стоял чуть впереди, наособицу, и вежливо ожидал, пока Алексей Петрович справится со своим кителем. Когда же это наконец произошло, повернулся к колонне, резко бросил:
— Равняй-йсь! Смир-рна! Равнение направо! — И пошагал к Алексею Петровичу строевым шагом, приложив к пилотке руку и вскинув небритый подбородок.
— Товарищ подполковник! Вверенное мне подразделение в количестве пятидесяти восьми человек добровольно переходит на сторону Красной армии. В боевых действиях против Красной армии участия не принимали. Доложил бывший капитан Красной армии Сорванцов. Какие будут распоряжения, товарищ подполковник?
— Распоряжения? Я, собственно… Впрочем, вольно!
Офицер-власовец повернулся кругом, скомандовал:
— Вольно! — опустил руку и снова повернулся к Алексею Петровичу лицом.
В его серых, умных, близко посаженных глазах Алексей Петрович не заметил ни страха, ни покорности, одно лишь нетерпение и некоторое недоумение, что подполковник ведет себя как-то не совсем так, как бы должен себя вести строевой офицер Красной армии.
Колонна качнулась, по ней прошел легкий гул и замер.
Алексей Петрович стоял без фуражки, без портупеи, стоял, прижав руки к бедрам и лихорадочно соображал, что же ему делать, отмечая в то же время, что куртка на капитане Сорванцове промокшая, штаны тоже, значит, ночь провели под открытым небом, под дождем, что ноги у Сорванцова кривоватые (может, служил в кавалерии), тело плотное, сильное, сквозь облепившую его мокрую одежду проступают лепешки грудных мускулов, под рукавами бугрятся широкие бицепсы, и не попади он в плен, как знать, может, командовал бы сейчас в Красной армии полком или дивизией.
И тут Алексей Петрович сзади себя услыхал изумленный возглас сержанта Лахтакова:
— Мать честная! Так это ж власовцы!
Обрадовавшись, что наконец-то он не один и можно часть ответственности переложить на другого, Алексей Петрович обернулся на этот возглас и произнес, стараясь вложить в свой штатский голос хоть какие-то командирские интонации:
— Товарищ сержант! Разыщите, пожалуйста, подполковника Ланцевого или же комбрига. Пожалуйста, побыстрее. И доложите… Пожалуйста! — уже тверже добавил Алексей Петрович, увидев, как с машин, разбуженные громкими командами, стали спрыгивать солдаты, как открывались танковые люки, из них выглядывали чумазые танкисты, как из редеющего тумана появлялись все новые и новые красноармейцы… Они молча, кто с удивлением, кто с любопытством, а кто и с нескрываемой враждебностью рассматривали невесть откуда взявшихся в гуще спящей бригады людей в чужом обмундировании, с чужим оружием, обступая этих людей плотной массой.
Кто-то из разведчиков протянул Алексею Петровичу фуражку и портупею с кобурой. Поблагодарив, Алексей Петрович натянул фуражку на голову, перепоясался и сразу почувствовал себя увереннее.
Где-то вдалеке прозвучала короткая очередь крупнокалиберного пулемета. Все головы, как по команде, повернулись в ту сторону, новой стрельбы не последовало, и головы точно так же вернулись в нормальное положение. Все чего-то ждали. Ждали и власовцы, переминаясь с ноги на ногу и стараясь не смотреть на окружающих их соотечественников.
