– О, если бы знать, кто я, – я был бы спасен!
Часто видел виденья – матери Тэйи, супруги Нефертити, дочери Маки, и говорил с ними, как с живыми.
Видел и Шиху, скопца: стоя будто бы с ним на высоте пирамиды, слышал хохот бесчисленных толп внизу, видел в небе красную от хохота рожу Солнца- Атона и, закрыв лицо руками, твердил:
– Стыд! Стыд! Стыд!
Но молния сознанья прорезала тьму беспамятства, и опять был мудр – мудрее, чем когда-либо.
Дио сначала радовалась этим проблескам, но потом уже боялась их: тьма безумья после них была еще страшнее; каждый раз мучился так, как будто снова сходил с ума.
– Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил! – воскликнул однажды, повторяя древний вавилонский псалом.
Вдруг Дио показалось так, как еще никогда, что это Он, Он Сам, Грядущий. Испугалась этой мысли, опомнилась; но след ее, как молнийный ожог, остался в душе.
В райских садах Мару-Атону, в том самом тереме, где четыре месяца назад скончалась царевна Макитатона, поселили больного царя.
Терем был высокий, как башня, в три яруса; низ – кирпичный, верх – кедровый и кипарисный, весь легкий, сквозной, резной, решетчатый, узорчатый; расписанный и раззолоченный, как драгоценный ковчег. В жаркие дни стекали по дощатым стенам капли смолы, и весь он благоухал, как фимиамная кадильница.
Плоскую крышу огибали точеные перила – ряд взвившихся солнечных Змей, с раздутыми от яда горлами и с золотыми солнечными дисками на головах. Тут же курился неугасимый жертвенник, и перед ним, на алебастровом столбике, солнечный диск бога Атона, с простертыми вниз лучами-руками, литой из бледного чама, сребро-золота, горел на небе, как второе солнце.
Только что царю становилось легче, он уходил сюда молиться.
На десятый день болезни наступило вдруг такое улучшение, что Дио начала снова надеяться.
Вечером он взошел на крышу, сам наколол щепок сандала и каннаката, положил их на жертвенник и, когда белый столб дыма поднялся в безветренном воздухе, стал на колени, протянул руки к рукам-лучам Атонова солнца и начал молиться. Дио, стоя рядом, слышала слова древнего псалма вавилонского:
– Из глубины вопию к Тебе, Господи! Услышь молитву мою, внемли моленью моему и не входи в суд с рабом Твоим, потому что не оправдается пред Тобой ни один из живущих. Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою и принудил меня жить во тьме, как давно умерших. И уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое. Простираю к Тебе руки мои, душа моя – к Тебе, как жаждущая земля. Скоро услышь меня, Господи, ибо я – Твой сын!
Солнце зашло за Ливийские горы. Тонкие мглы раскинулись по небу огненно-алыми перьями; зелень пальмовых кущ посинела, и в глади реки, почти невидимой, – опрокинутом небе – смешались цвета неизреченной нежности, как отливы опала, – белый, голубой, зеленый, желтый, розовый.
День еще не умер на западе, а уже на востоке рождалась ночь: там, в темно-пушистом, как фиалка, лиловеющем небе, жарко желтела, точно медом наливалась, полная луна.
Царь, окончив молитву, встал, посмотрел кругом и сказал:
– Как хорошо, Господи!
Голос его задрожал от слез. Дио знала, что это слезы радости, а все-таки взглянула на него с тревогой. Он улыбнулся ей, обнял ее, привлек тихонько к себе и приложил к ее щеке свою, с детскою ласкою, как это часто делывал.
– Ма, Ма, как хорошо! Не бойся, я не брежу, знаю, что ты не Ма…
Ма была Критская богиня, Великая Матерь богов и людей.
Помолчал и прибавил:
– И ты, и Нефертити, и Тэйя – все трое – Одна… Не бойся же, все хорошо будет – я буду здоров. А если и не буду – пусть, хорошо и так: прославлю и в безумьи разум, солнце солнц!
Сел в кресло. Дио опустилась у ног его. Он тихонько гладил рукою волосы ее и говорил:
– Да, может быть, и умру в безумьи; проклят буду, отвержен, осмеян людьми. «Ах, дурачок, дурачок, осрамил ты себя на весь мир!», как Шиха-скопец говорит. А все-таки я первый увидел Его, Грядущего! Первый луч солнца – уже на острие пирамиды, когда еще тьма по всей земле: так Он – на мне… Что ты плачешь, Дио? Страшно, что не придет?
– Нет, знаю, что придет. Если ты пришел, то и Он… Но когда же, когда? Сколько люди ждали Его, и сколько еще будут ждать! А когда и придет, то уже не для нас…
– Нет, и для нас. Помнишь, я тебе говорил: «Пойдем к Нему». А теперь говорю: не мы – к Нему, а Он к нам придет!
И вдруг опять затвердил, как в беспамятстве:
– Скоро! Скоро! Скоро!
К Городу Солнца подступали мятежные войска Тутанкатона.
