всякой меры, потому что потом стократ больнее будет падать лицом в придорожную грязь.
И вот ведь Сергей Сергеевич железный истукан – ведь он тоже все понял, но абсолютно не подал при этом вида. Или он совсем не понимает, что такое страх божий, или так уверовал в свою исключительность, что считает такую честь за само собой разумеющееся. Мало того, он меня еще и за талию приобнял, как бы показывая свое право главного самца над слабой женщиной, находящейся в его полной власти, а на самом деле просто не давая моим ногам подогнуться. Всю жизнь мечтала ощутить на себе такую твердую сильную руку, которая меня и поддержит, и направит, и защитит… А еще от него шла волна сильнейшей энергетики – то ли это была еще оболочка покойного Ареса, то ли что-то уже свое собственное, выработанное за последние дни в делах, заботах и общении с самыми разными богами.
От ощущения такой мощной поддержки я сразу передумала паниковать, тем более что отец Александр дал нам еще три дня на раздумья – и лишь потом мы либо обручаемся, либо отказываемся от своего намерения. Как раз есть время подготовиться и приучить себя к мысли о том, что во время этого обряда я неизбежно окажусь не просто перед лицом Всевышнего, как это обычно бывает на богослужении в храме, но именно на мне будет сосредоточено Его внимание. Ранее я несколько раз наблюдала со стороны те моменты, когда дух Отца посещал священника и беседовал то с Сергеем Сергеевичем, то с богиней Афиной, то с Анной Сергеевной или даже с деммкой Зул, но я сама еще никогда не становилась объектом его внимания… Хотя, возможно, что именно Отец был свидетелем моей первой исповеди отцу Александру…
За эти же три дня мы с Сергей Сергеичем должны приготовить друг для друга обручальные кольца. Священник сказал, что если все делать по древнему канону, то я должна буду вручить своему будущему мужу кольцо из железа или стали – в знак его силы и твердости, а он мне золотое – в знак моей чистоты и непорочности. Кажется, я знаю, кому Сергей Сергеевич закажет эти кольца – и совершенно ничего не имею против. Гефестий – один из самых приличных местных богов, и, если это возможно, то я бы хотела, чтобы он присутствовал на нашей помолвке. Что же касается свидетелей, или подружек невесты и дружков жениха, то я бы выбрала Анну Сергеевну и сержанта Кобру, а Сергей Сергеевич, наверное, попросит Дока со Змеем.
Не Антона же, это ходячее недоразумение, просить быть свидетелем на нашем обручении и не нашего Андрюшу Пихоцкого, успевшего уже получить прозвище Любимец Богов, точнее одной богини… Правда, сама Афродита в наш лагерь носа не кажет, отчего оба ее любовника опять загрустили.
Тот же день, за час до полудня, Старший кадет, кандидат в младшие унтер-офицеры, Гретхен де Мезьер.
Самозарядная винтовка Мосина оказалась для меня сущим наказанием. Во-первых, она была тяжелой и неуклюжей, как бревно, и я все никак не могла с ней правильно выполнить приемы штыкового боя. Во-вторых, при стрельбе, как я ее ни прижимала к себе, она отчаянно лягала меня в плечо – не то что мой старый рычажный арбалет – отчего на моем теле почти сразу же появились долго не сходящие синяки. Зато убойная сила у нее была на высоте, и точность оказалась тоже выше всяких похвал. Сержант Кобра говорит, что я прирожденный стрелок и по меткости стрельбы скоро превзойду ее саму. Грустно только то, что мне, скорее всего, придется использовать это искусство против моих старых боевых товарищей по СС и избежать этого, похоже, никак нельзя. А ведь они – всего лишь несчастные, не ведающие о том, что творят, и падре Александр об этом очень хорошо говорит. Надо будет попросить гауптмана Серегина, чтобы я не принимала участия в деле против моих же бывших кригскамрадов, а то может получиться очень нехорошо. Ведь у него еще есть сотня диких амазонок, которая с легкостью справится с этим делом, которое мне совсем не по душе.
Хотя, наверное, так думать тоже нехорошо. Падре Александр говорит, что негоже переваливать неприятную работу на других, уклоняясь от нее самой. В конце концов, все мои бывшие кригскамрады одержимы херром Тойфелем, и некоторые из них, став его частью, одержимы настолько глубоко, что в любом случае умрут вместе с ним, как сказал об этом падре Александр, а гауптман Серегин сказал, что наша главная цель – как раз сам херр Тойфель, и никого, кроме гвардейцев из его личного лейб-штандарта нам, скорее всего, убивать не придется. А это вам не боевые части ваффен-СС. Это такие зажравшиеся гады, которых я сама готова стрелять по десять раз на дню, и моя винтовка мне в этом очень пригодится, особенно если я выучусь стрелять из нее лучше Кобры.
А стрелять мы ходим на стрельбище два раза в день, в одиннадцать пополудни и в пять часов вечера; вот и сейчас свисток старшего унтер-офицера Кобры, нашего инструктора по стрелковой подготовке, поднимает нас с земли и заставляет становиться в строй.
С каждым разом стрельба из винтовки выходит у меня все лучше и лучше, и я уже совсем не жалею о своем старом арбалете. Настоящая армия, как говорит Кобра, должна иметь возможность расстреливать противника с безопасного расстояния. Правда, есть еще искусство скоротечных огневых контактов при ближнем бое, но для этого применяется совсем другое оружие – легкий и компактный пистолет-пулемет Федорова, способный нашпиговать врага свинцом даже раньше, чем он сможет удивиться. Но это отдельное искусство, которое у меня еще не очень хорошо получается. Кобра говорит, что снайпер из меня выйдет значительно лучший, чем штурмовик. А вот у моих новых сослуживиц, как правило, наоборот – рукопашный бой и огневой контакт на близком расстоянии выходит значительно лучше, чем стрельба с большой дистанции. Но хороший снайпер – это редкость, и я очень горжусь, что могу считаться таковой.
На стрельбище нас ведет наш взводный командир фельдфебель Змей, который временно получил права лейтенанта. Он очень опытный боец и строгий начальник, и обычно шебутные амазонские девки с ним ведут себя как шелковые. Такое же уважение они оказывают и гауптману Серегину, и трем другим взводным, двое из которых – старшие унтер-офицеры Док и та самая Кобра, а третья – бывшая наставница этих амазонок из храма Ефимия, которую гауптман Серегин извлек с тамошней кухни, где она пребывала в полной и окончательной опале. Вот так. Когда гауптман Серегин делает свои «последние»