Дети разинули рты от удивления, а Грабш довольно улыбался. Снова было все в порядке. Олли доставала из пододеяльника сокровища Макса: в основном, картошку, морковку и копченую свинину — обнюхивала продукты и радостно ойкала.
— Он передавал тебе горячий привет, — добавил Грабш.
Вдруг он замер и сунул руку за пазуху. Это что еще такое? Опять морская свинка! Пятнистая, черно-белая!
— Дело тут нечисто, — пробормотал он в изумлении, снял куртку через голову, не расстегивая, и вытряхнул из нее четвертую свинку. — Клянусь тебе, Макс подарил всего двух!
— У них вышло то же, что и у нас с тобой, снежинка моя! — сказала Олли и все-таки бросилась Грабшу на шею, покрытую сажей.
Но через три недели идиллия кончилась, будто не бывало: пододеяльник опустел, съедено было все до последней крошки, и у Олли снова не хватало молока. Она в отчаянии варила сенной суп, тушила сено на сковородке и заваривала сенной чай.
— Эдак я скоро замычу и заблею, — вздыхал Грабш.
— Пойди раздобудь что-нибудь повкусней! — сердилась Олли. На их беду третий день, не переставая, шел снег. Грабш от отчаяния зарылся в сено. Он проспал как убитый девять часов. Когда он наконец высунул голову из сеновала, Олли с детьми нигде не было — а вместе с ними ушли ботинки Олли и ее шуба из гардероба госпожи Штольценбрук. Ему остались только морские свинки. Которых тем временем стало восемь.
Увидев у двери Олли с детьми, бабушка Лисбет, конечно, очень обрадовалась. Она осторожно взяла на руки новую малышку и расцеловала ее. А когда узнала, что правнучку зовут Лисбет, она пришла в полное умиление и восторг.
— Вот это да! — только и повторяла она, устроив ребенка в самом уютном месте — под шерстяным платком у себя на груди.
Салка тоже устроилась где потеплее: ее посадили на голландскую печку.
А вот на внучку бабушка в этот раз была сердита.
— Значит, ты сбежала, потому что он не может вас прокормить? — бранилась она. — А как ты это себе представляешь? Зимой? Учитывая, что на разбой ты его не пускаешь! Зарабатывать… Когда он носа высунуть не смеет! Его каждая собака знает. Хочешь, чтобы его опять посадили в тюрьму? Сегодня уж ладно, переночуете у меня. Но завтра утром возвращайся с детьми домой, в лес, и смотри у меня! — не запрещай мужу ходить на разбой. До следующего урожая. Он ничему другому не обучен…
Вот так на следующее утро Олли с детьми опять вернулась под круглую крышу, волоча за собой санки с продуктами. Дома она откопала из кучи сена расстроенного Грабша, попросила прощения и поцеловала его в бороду.
— Воришка мой любимый, — шептала она, — жулик, грабитель, громила ненаглядный, отправляйся разбойничать, раз уж по-другому не получается!
Тут Грабш издал такой радостный вопль, что закачались верхушки деревьев.
— Слыхала, Чапа? — шепнул собаке старый лесник Эммерих, сидевший в засаде и поджидавший кабанов на опушке близ Чихендорфа. — По голосу подозрительно похоже на убийство. Надо не забыть купить завтра «Чихенбургские ведомости».
А Грабш подхватил Олли, посадил себе на плечи и вместе с ней скатился по шесту. Он мигом сунул в пододеяльник тренировочный костюм с полотенцем, надел свои собственные штаны, башмаки и халат и с пододеяльником за спиной отправился в лес. Его густо засыпало снегом, и он побелел, еще не дойдя до болота.
Олли выглянула из-под поросячьего зада и помахала ему. И вдруг ее осенило: сегодня же День святого Николая [2]!
— Ромуальд! — покричала она ему, — сегодня нельзя, сегодня всю ночь будут ходить переодетые Николаи с подарками, они увидят тебя и заявят в полицию!
Но Грабш уже скрылся в лесу.
— Счастливого пути к новым катастрофам… — схватилась за голову Олли.
Грабш и ангелы в гримерной
Подходя к окраине города Чихенау, Грабш встретил Макса, бегущего ему навстречу.
— Вот повезло! — покричал тот издалека, опасаясь, как бы Грабш не обнял его. — Я как раз шел к тебе в лес. Для тебя есть работа, и очень выгодная!
