апельсины второй сорт.
— Есть хочется, — буркнул Грабш и взялся за ручку двери.
— Ромуальд, тебе скоро на сцену, некогда жевать, — нервно уговаривал Макс. — После выступления съешь сколько захочешь.
— Когда уже ничего не останется? — возмутился Грабш.
— Останется обязательно, — ответил Макс. — Тут внизу еще остатки с прошлого года и с позапрошлого. В общем, соберись и ничего не ешь до конца праздника!
— Если я столько выдержу, — вздохнул Грабш.
В зале тем временем выступал мужской хор «Гармония». Разбойник зевнул.
— В хоре поет Антон, — заметил Макс. — Слышишь, публика уже плачет? Да, и не пугай детей чересчур. Это им может быть вредно. И не забывай повторять, чтобы они брали пример со взрослых. Родители ждут, что ты это скажешь.
Грабш недовольно хмыкнул.
Под пение жены бургомистра и арфовый аккомпанемент госпожи Штольценбрук в гримерку привели двух девочек в длинных ночных рубашках с картонными крыльями. Стало очень тесно. Дверь еле закрылась.
— Это ангелы, — объяснил Макс, — ты с ними пойдешь на сцену. Смотри, не задави.
В зале бургомистр приступил к речи.
— Хочется писать, — сказал Грабш.
— Некогда! — заявил Макс. — Потерпи немного, успеешь.
— Я не могу терпеть, когда хочу писать, — рявкнул Грабш, задирая красную шубу.
— Но все туалеты — в подвале! — ужаснулся Макс. — Пока ты спустишься и поднимешься, опоздаешь на выступление!
Грабш ничего не ответил, рванул оконную раму и пописал прямо на улицу.
— Да, Эрна, климат меняется на глазах, — послышался с улицы мужской голос. — Такой теплый дождь в декабре!
Святой Николай в ботинках разбойника
И вот Макс выдал разбойнику розги, сунул ему под мышку толстый телефонный справочник, обклеенный золотой фольгой, и потащил за собой из гримерки на сцену, к занавесу. Там он водрузил ему на спину мешок со сладостями и, как только зазвенел колокольчик, вытолкал Грабша на сцену. Следом робко семенили ангелочки. Они никогда не видели такого громадного святого Николая.
Грабш сощурился под светом прожекторов. В зале восторженно зааплодировали. Какой рослый красавец их святой Николай!
— Привет, Николай! — слышались детские голоса.
— Дорогой Николай, — объявил бургомистр и подтолкнул Грабша к столику с микрофоном, — прежде чем переходить к раздаче подарков, скажите нашим детям несколько слов!
Грабш пнул столик, мешавший ему пройти, снял мешок с плеча, поставил его на пол и басом зарокотал:
— Я притопал из Воронова леса, и мне надо притворяться, будто я старый дедушка, которого зовут Николай. Еще велели наврать, что в этой книге я прочитал про вас всякую муру. А я вообще не умею читать, ха-ха-ха! В мешке у них, говорят, вкусное печенье и пряники. Сейчас посмотрим, правда или тоже вранье!
Он уронил книгу, развязал мешок, влез в него обеими руками и, зачерпнув полные горсти, отправил их в рот. Набив печенье за обе щеки, как хомяк, он продолжил речь, жуя:
— И такую дрянь предлагается раздавать вам, малышне, — всё, что не смогли сбыть за целый год. Вообще не советую вам, шпингалетам, все это есть. Спросите, а почему я жую и глотаю? Проголодался! В последние дни я от голода сено жрал!
Дети и взрослые в зале замерли, лишившись дара речи.
— Ну вот, мелюзга, еще мне велели повоспитывать вас, — продолжал Грабш. — Не буду я этого делать. Пока вы метр с кепкой, вы в полном порядке. А вот родителям я скажу, что думаю! Не отвертятся. Жаль, что их никто не воспитывает. Выросли.
И он хлестнул розгами в воздухе и заревел так, что публика задрожала:
— Взрослые, да вы что? Это с вас надо брать пример детям? А вы разве сами не жульничаете? Не завидуете? Не рветесь к денежкам изо всех сил? Кончай притворяться, взрослые из Чихенау! Вот я вас отучу юлить, вас давно пора припугнуть, индюки надутые!
Он перемахнул со сцены в зал. Полы красной шубы взметнулись, и показались его ботинки.
