рвет с девушек в толпе,
акации стоят, легки,
в серебряной крупе
вот сумерки как вещество
в минуту на аршин
растут, растут из ничего,
не трогая вершин
вот жизнь покинула его,
как треснутый кувшин.
вот он, не видный никому,
прослушивает мир.
вода стоит в его дому,
как черный конвоир,
но сумерки поют ему,
как в воскресенье клир.
и где-то там, в отвалах снов,
в карьерах тишины,
никто не стар, никто не нов,
все только прощены,
все только выпущены вон
из подземелий тел.
и ты как пепел, ты как звон —
вздохнул и полетел.
Письмо Антону, вдогонку
такая, на секунду, слепота.
но, кажется, ты не хотел другого:
шел через комнату ночную в Пирогово
и вышел прямо к церкви Ла Пьета —
и щуришься, поскольку рассвело.
там кто-то кроме мусорщиков, чаек
и мраморных детей тебя встречает.
— давай мне сумку. — да не тяжело.
да нет же, стой, а как же мы, а мы,
кому нас отговаривать от мести,
спасать от смерти, откупать у тьмы,
«не ссы, любимая, мы сможем это вместе»
