садились за стол. Зять от чая отказался.
В машине Нина приласкалась к Борису и поцеловала его.
- Скажи мне спасибо: я устроила радиопередачу о Генке Репине. Прямо из его мастерской. - Борис благодарно кивнул и дал себя поцеловать еще раз. Нина защебетала: - Нам предлагали передачу об Исааке Бродском и Якове Канцеле, говорят, был такой скульптор.
- Ни в коем случае, - сурово возразил Борис. - Исаак Бродский был первым служителем культа Сталина. Это не художник, а ничтожество.
- Хорошо, хорошо, Боренька, мы это поломаем. А Яков Канцель?
Пухлая физиономия Юлина брезгливо скривилась:
- Ну с какой стати вспоминать о нем? А за Гену еще раз спасибо. Ты у меня умница, Нинок.
И Нинок, обладавшая слабой волей и сильными страстями, прильнула к нему, вовсе не догадываясь, что за бурной деятельностью мужа скрывается натура хищника.
Сегодня Борис был радостно возбужден, и восторг свой ему хотелось с кем-то разделить: хотелось говорить, спорить, доказывать. Нина для этого случая не годилась -она не умела с ним спорить, всегда соглашалась, а он жаждал острого разговора, чтобы выплеснуть все, что бурлило и клокотало в нем. И он снова обратился к тестю:
- А вы читали в «Новом мире» роман «Чей хлеб едим мы»? Нет? Грандиозно, черт побери! Журнал нельзя нигде достать!..
- О чем роман? - полюбопытствовал профессор.
- Об одном изыскателе, - живо ответил Борис. - Но дело даже не в нем, а вообще... в более широком плане, в системе взглядов.
- Ну и что ж утверждает автор? Он отвечает на вопрос, чей хлеб едите?
- Да дело ж не в том, - недовольно поморщился Юлин - Хлеб мы, в общем-то, свой едим.
- В общем-то, да, конечно, - в тон вставил тесть.
- Это только начало! - патетически воскликнул зять.
- Начало чего?
- Новой литературы и вообще нового духа.
- Не всякое начало есть начало, - философически заметил тесть. - Бывает, что в самом начале и конец заложен. Начало и конец.
- Ну нет. «Новый мир» оправдывает свое название. Вот погодите, ягодки еще впереди. Опубликуют новый роман Пастернака, который потрясет!.. Это будет бомбочка!..
- И что ж он потрясет? Какие основы? - подначивал тесть.
- Все! - Увлекшийся зять не хотел понимать иронии оппонента.
- Пастернак? Травка такая, вроде петрушки? Не может быть. Фамилия-то уж больно никчемная. Когда-то поэт был такой, вирши заумные сочинял.
- Он самый - Борис Леонидович Пастернак.
- Вон оно что! Оказывается, жив еще. И даже роман сочинил. Стишки бросил, на прозу перешел. Ну, если тот, то не страшно, не потрясет. Силенок не хватит.
- Да вы знаете, что это величайший поэт эпохи? - горячился Борис. - Его имя произносят стоя поклонники его.
- Как гимн?
- Да, если хотите, стихи его - это гимн нашей поэзии.
- А может, вы доставите мне удовольствие, споете этот, ну как его... гимн вашей поэзии? Или прочтете?
- Я понимаю, вы смеетесь. Смеетесь потому, что не знаете его поэзии.
- Хочу знать, Боренька, жажду. Я вас слушаю.
- Слушаете? Пожалуйста:
Пью горечь тубероз, небес осенних горечь,
И в них твоих измен горящую струю,
Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ, Рыдающей строфы скупую горечь пью.
- Тубероз? Это что ж такое? - перебил профессор. -Измен горящая струя. Почему именно горящая? С таким же успехом могла быть болящая, молящая, летящая, гнетущая, светящая, свистящая, цветущая, весенняя, осенняя, еловая, сосновая, дубовая. Смысла все равно никакого.
- Да как вы можете иронизировать! Это кощунство! - кричал Борис, мечась по комнате. - Это понять надо! Это гениально!
Я живу с твоей карточкой, с той, что хохочет,
У которой суставы в запястьях хрустят,
Той, что пальцы ломает и бросить не хочет,
У которой гостят и гостят и грустят...
Прочитав эти строки, Борис сделал паузу, блаженно закатил глаза и произнес эффектным полушепотом:
