милостьДля новой жизни пробудилась!Ура, ура! Мы с муженькомСейчас напоим вас чайком.Весна была, как Боттичелли,И лиловата, и смутна.Ее глаза в мои гляделиИз приоткрытого окна,Ополоумев, птицы пели,Из сада муравьи ползли.Так снизошло к моей постелиБлагословение земли.6Настал июнь, мой лучший месяц.Я позабыл угарный чадСвоих январских куролесиц,Метелей и ломброзиад.Жизнь повернуло на поправку:Я сам ходил за хлебом в лавку,На постном масле по утрамЯичницу я жарил сам,Сам сыпал чай по горсти в кружкуИ сам себе добыл подружку.Есть в птичьем горлышке вода,В стрекозьем крылышке – слюда, —В ней от июня было что- то,И после гласных иногдаВ ее словах звучала йота:– Собайка. Хлейб. Цвейты. Звейзда.Звучит – и пусть! Мне что за дело! Хоть десять йот! Зато в косеТо солнце ярко золотело,То вспыхивали звезды все.Ее душа по-птичьи пела,И в струнку вытянулось тело,Когда, на цыпочки привстав,Она вселенной завладелаИ утвердила свой устав:– Ты мой, а я твоя. — И в этомБыла основа всех основ,Глубокий смысл июньских снов,Петрарке и другим поэтамПонятный испокон веков.7Искать поэзию не надоНи у других, ни в словарях,Она сама придет из садаС цветами влажными в руках:– Ух, я промойкла в размахайке!Сегодня будет ясный день!Возьми полтийник и хозяйкеОтдай без сдайчи за сирень! —Еще словцо на счастье скажет,Распустит косу, глаз покажет,Все, что намокло, сбросит с плеч…О, этот взор и эта речь!И ни намека на ЛомброзоНет в этих маленьких ушах,И от крещенского мороза —Ну хоть бы льдинка в волосах:Сплошной июнь! За йотой йотаЩебечет, как за нотой нота,И что ни день —Одна забота: —Сирень – жасмин, жасмин – сирень.8Соседям Йота полюбилась.Они сказали: – Ваша милость!Давайте чай квартетом пить! —Она им: – Так тому и быть! —Мы дружно пили чай квартетом,Боялись выйти со двораИ в доме прятались: тем летомСтояла дикая жара.Хрустела глина в переулке,Свернулась жухлая листва,В канавах вымерла трава,А в небо так забили втулки,Что нам из влажных недр егоНе доставалось ничего.Зной, весь в дыму, стоял над миром,И был похож окрестный мирНа рыбу, прыщущую жиром,В кипящий ввергнутую жир.Но зною мы не поддавались,Водою с милой обдавались,И пили чай, и целовались(Мы, и целуясь, пили чайПолуодетые). И этоБыл островок в пожаре лета,И это было сущий рай.Но, занятые чаепитьем,Мы, у соседей за столом,Потрясены одним событьемОднажды были вчетвером.Вошла хозяйка. Страшным взглядом,Как Вий, окинула певца.Глаза, впечатанные рядомВ пергамент желтого лица,Горели отраженным адом,И нож сверкал в руке. ОнаБыла почти обнажена.Не скрыв и половины тела,Хламида на плече висела,Распущен был седой пучок,Пот по увядшей коже тек.Она воскликнула: – Зачем онВ мой дом проник с женой своей?Оставь, оставь ее, мой Демон! А ты сокройся от очей,Змея, чернавка, сербиянка,Цыганка, ведьма, персиянка,И подходить к нему не смей!Что сделал ты со мной, злодей?Кто я теперь? Двойник, воспетыйТобой самим в проклятый день!Меня казнят – и пусть! За ЛетойС тобой моя пребудет тень.Умри ж! — На стул хозяйка села,И нож сапожный уронила,И в сторону сползла со стула,И на пол замертво упала.Тогда с лицом бледнее мела,Дрожа от ужаса, певецВскочил и крикнул: – Я подлец!Она моей любви хотела,А я плевал на это дело,А вот теперь она мертва! —А милая моя сидела,Она ничуть не побледнела,Чай допила, калач доелаИ молвила: – Она жива.Вскричал певец:– Что делать будем?Как я теперь – источник зла —Посмею показаться людям?! Моя подружка изрекла:– Давайте куйпим ей щегла!9Дождь грянул наконец. Он длился,Как птичья песнь. Он так плясалИ так старался, так резвился,Что мир окрест преобразилсяИ засверкал, как бальный зал.Гром, как державинская ода,По крыше ямбом грохотал;В поселке ожила природа,С омытых листьев пыль стекла,И блеск хрустального стеклаПриобрели углы и граниПрекраснейшего из числаНеисчислимых мирозданий.Ушли Стрелки-Громовики,Дождь перестал. ПереходилиПотоки вброд и воду пилиВ кустах смородинных жуки,И без мучительных усилийРосли грибы-дождевики.Хозяйка наша в это времяСидела в комнате своей.Ее не тяготило бремяБылых томительных ночейИ дней безрадостных. На темяИ стан ее, согнав печаль,Слетела розовая шальСпокойствия и упований,Хозяйке неизвестных ране.И что теперь ей до того,Кто спит с женою на диване,Не видя больше никого?Она не держит на заметке —Ушел певец или пришел, —Повержен ревности престол:Перед лицом хозяйки в клеткеПоет и прыгает щегол!Он для нее слагает стансы,С утра впадает в забытье,И в забытьи поет романсы,Танцует танцы для нее.Щегол хорош, как шелк турецкий!Чуть он прищелкнет: – Цо-цо-цо! —Заулыбается по-детскиПорозовевшее лицо.Прищелкнув, засвистит, как флейта:– Фью-фью! — И глянет: каково?Что? басовитый голос чей-тоВ сравненье с дискантом его?Чушь,
