шесть. Он помахал на них веером, переловил и спрятал в карман, чтобы они не пропали. Потом проглотил свой собственный кухонный нож, собрал чашки, свернул волшебный коврик, получил от мамы пятнадцатикопеечник, два медных пятака, серебряный пятачок, позвенел ими и съел все монеты до одной. Видно, он кормился особенно, по-китайски. За это мама дала ему еще гривенник, и китайский фокусник ушел.
В сад с газетой в руках вышел отец и сказал:
– Дети, слушайте! Опубликована таблица. На билет номер тысяча выпал выигрыш в тысячу рублей. Я пойду получу его. Что купить вам в подарок?
Брат сказал:
– Папа, купи мне, пожалуйста, велосипед.
– И мне велосипед! – сказал я.
Не прошло и года, как отец возвратился с двумя одинаковыми велосипедами «Дукс»[39] на шинах красного цвета марки «Денлоп»[40]. Мой был только чуть поменьше – брат ведь был старше меня на три с половиной года. Мы сели на велосипеды и начали кататься по дорожкам. Мы ездили очень ловко и быстро, даже выписывали вавилоны в виде букв О, В, Ф и цифр 8 и 9. Мы даже поездили по верхушкам деревьев. Потом в сад вышла мама и отняла у нас велосипеды за то, что мы якобы ездили по крыше дома и железо так грохотало, что мама не могла читать роман Тургенева[41] «Нездешние доходы»[42]. Но это ей показалось, мы и не думали ездить по крыше.
Не теряя времени понапрасну, мама заставила нас учить уроки. Сначала я задолбил стихи «Духовкой жадною томим» [43]. В географии было написано, чем знаменита Ява[44] и чем – Яффа[45], а я прочел совсем другое, чепуху какую-то, географию пришлось переучивать.
С таблицей умножения я тоже бился бы долго – уж очень мне мешали пузыри в оконном стекле, то стягивались, то растягивались, – но зубрить таблицу долго не пришлось, я заметил в ней систему и сразу запомнил, что
5 ? 5 = 25
6 ? 6 = 36
7 ? 7 = 47
8 ? 8 = 58
9 ? 9 = 69.
Как только я выучил это, вернулся домой отец и сказал, что его таблица наврала, он ничего не выиграл… номер не совпал, и потому нет нам никаких велосипедов.
А вы говорите – чудес на свете не бывает.
Точильщики*
В детстве я был огнепоклонником.
На базаре, в том городе, где мы жили, был точильный ряд. Там стояло человек двадцать оборванцев у своих станков, похожих на прялку. По временам весь цех точильщиков, словно по команде, снимался с места и разбредался по городу. Тогда на улицах звучал, повторяясь в басах и тенорах, напев, действовавший на меня, как труба на боевого коня:
– Точить ножи-ножницы, бритвы править!
Кухарка Саша выносила точильщику свои ножи, швея выбегала с ножницами, а он разбивал свой нехитрый лагерь у ворот.
Нож отливал холодным, выступавшим все ярче голубоватым серебром, колесо с тонким приводным ремешком быстро-быстро кружилось. Кружился и волшебный камень карборунд[46]. Точильщик прижимал к нему нож, и начинал идти золотой дождь, дивный золотой дождь, под который я подставлял руку. Искры покалывали ее, ничуть не обжигая.
Смотреть на точильный огонь я мог часами. Тогда ничто на земле не отвлекло бы меня от моего молитвенного созерцания.
Меня спрашивали:
– Кем ты хочешь быть?
Мама торопилась ответить за меня:
– Он хочет быть художником.
Это была неправда. Не обращая внимания на улыбки гостей, от которых мама краснела, я говорил:
– Я не хочу быть художником.
Я боялся стать похожим на Фастовского[47]. Фастовский был худой, рыжий: он любил жареных голубей и потому стрелял из монтекристо даже в ворон, рисовал какие-то грибы, булки в корзинах да битую птицу.
– Я буду точильщиком!
Когда кто-нибудь дарил мне деньги, я просил кухарку Сашу зазвать точильщика со станком к нам во двор. За мой счет точились и ножи из кухни, и ножницы швеи и правилась бритва дворника Федосея.
