номенклатуры. Если Владимир Ефимович позволит себе такое, то он продержится на своем посту лишь до момента, когда об этом донесут. А кому донести, в комитете всегда найдется. Кстати, к какой категории пациентов по вашей классификации относится Брежнев?
— К «никакой», — ответил я, а сам подумал — и стоило составлять глубоко продуманные планы по удержанию своих способностей в тайне, чтобы уже сейчас от них ничего не осталось!
— Жалко, — вздохнул Косыгин. — Я надеялся на большее.
— Ну так не теряйте надежду, еще рано. У меня в принципе есть возможность сделать «десятым» каждого, но она… хм… несколько своеобразная.
После чего я кратко пояснил, в чем именно эта возможность заключается.
Недостатком сообразительности Косыгин не страдал совершенно, поэтому он, естественно, сразу вспомнил инцидент с Шелепиным.
— Да, — подтвердил я, — так оно все и было. Правда, воздействие Антонова получилось непроизвольным, на волне эмоционального всплеска, и он тогда совершено не контролировал его силу. А если все будет происходить по заранее обдуманному плану, то, скорее всего, сможет как-то контролировать.
— Кажется, понимаю, — вздохнул Косыгин. — Вы не уверены, что у него все же получится дозировать усилия. Проверить это можно?
— Я к тому и веду речь.
— Значит, вам нужен безнадежный больной, который понимает свое положение и согласится на лечение с тремя примерно равновероятными исходами. Быстрая смерть, полное или почти полное отсутствие результата, выздоровление. Так?
— Почти. Этот человек должен быть сравнительно здоровым.
— То есть как — безнадежно больным, но при этом здоровым? Боюсь, что поиск может сильно затянуться.
— Я имею в виду, что у него еще должны оставаться какие-то силы. Чтобы он не стоял уже полутора ногами в могиле, куда его легко сможет отправить любое внешнее воздействие, не только мое.
— Та-а-к… а давайте попробуем.
Косыгин снял трубку одного из телефонов и коротко бросил:
— Евгений? Зайдите ко мне в кабинет.
Главный косыгинский охранник появился примерно через минуту.
— Как дела у отца вашего подчиненного, Валерия? — спросил его Алексей Николаевич.
Карасев косо посмотрел на меня.
— Молодой человек присутствует при разговоре именно потому, что, возможно, сумеет как-то помочь.
— Злокачественная опухоль головного мозга, — хмуро сказал Карасев. — Неоперабельная. Он сам военный врач, поэтому от операции, шансы на успех которой практически отсутствуют, отказался. От госпитализации тоже. Сейчас он дома, приводит в порядок дела. Врачи дают ему от двух до трех месяцев.
Ох, блин, подумал я. Рак мозга — самая мерзкая болезнь, которую мне доводилось лечить. Это настолько тяжело, что тут как бы самому не сдохнуть. И, главное, случаев успешного лечения ни у меня, ни у Антонова еще не было. Его пациент прожил лишний месяц, а наш с Ефремовым — примерно полгода. И все. Тут всегда требовалось несколько сеансов, причем быстро следующих один за другим, но как раз это не получалось из-за исчезновения паранормальных способностей после каждого. Хотя сейчас я, то есть Скворцов, восстанавливаюсь уже довольно быстро… в общем, надо попробовать.
— У меня один вопрос. Что будет со мной, если пациент в результате попытки лечения все-таки скончается? Сразу или почти сразу.
— Если больной согласится, то ничего.
Косыгин пристально посмотрел на охранника.
— Евгений, так?
— Это должен подтвердить и Валерий, но, наверное, именно так.
— Он сейчас здесь? Позовите его.
Отец Валерия, Марк Анатольевич Моршанцев согласился на мой вариант лечения сразу, не раздумывая. Только уточнил:
— Значит, то, о чем писал Ефремов, не чистая фантазия? В принципе возможно, вполне возможно, я сам слышал о подобных случаях. Хотя и не очень верил. А вы его ученик?
— Скорее коллега. Сейчас мы оба учимся друг у друга.
— Надо же. И, вы уж простите мое профессиональное любопытство, но можно еще один вопрос?
— Задавайте.
— С чем связана опасность применения вашего метода?
То, что меня об этом спросят я предвидел заранее, тут не надо быть Нострадамусом. И заготовил практически правдивый, но все же не совсем истинный ответ.
