тогда осознала, что она уже не одна, что обязана подарить жизнь этому пока еще крохотному существу. Жаль, полюбить его она никогда не сможет. Эту способность у нее отняли навсегда.
С семейством, в котором обитала, у Леи сложились ровные отношения. После одного случая Кнуд ее всячески избегал. Это произошло в первые дни, после возвращения Леи. Тогда он решил заявить на нее права, как на свою жену. В сильном подпитии он ввалился в ее комнату поздно вечером, когда она уже готовилась отойти ко сну.
— Я требую исполнения супружеских обязанностей, — заявил он с порога.
Дорта в этот момент расчесывала Лее волосы, так даже выронила гребень от испуга и метнулась из покоев.
— Требуешь? — усмехнулась Лея. — А по-другому никак?
— Имею право, — пьяно икнул Кнуд.
Об этой стороне супружеских отношений Лея ничего не помнила из прошлой жизни. Если порой что-то приходило из забытых воспоминаний в виде ощущений, и она точно знала, что с ней это случалось раньше, то тут душа ее молчала. Но значение выражения «супружеский долг» ей было известно. Об этом позаботилась мать. Лишь однажды Трюд заговорила с ней на эту тему, незадолго до того, как семейство Кнуда забрало ее из отчего дома. Тогда мать пыталась внушить ей мысль, что следует быть послушной и всегда соглашаться на близость с мужем, когда бы он этого не хотел. Что порой им, женщинам, требуется переступить через свое нежелание, пойти на уступки. Еще тогда Лея слушала ее и понимала, что не сможет сделать этого, что помимо послушания должно присутствовать что-то еще, чего она начисто была лишена.
Когда Кнуд подошел к ней и припал к шее влажными губами, обдавая насыщенным парами алкоголя дыханием, такая волна отвращения поднялась в Лее, что захлестнула все разумные мысли. Остался лишь инстинкт, который требовал мгновенного избавления от неприятных ощущений. Ей даже делать ничего не пришлось — Кнуда отбросило от нее с такой силой, что как только не убило на месте. С тех пор он больше не делал попытки к сближению. Даже из гостиной, стоило Лее там появиться, тикал так, что только пятки сверкали.
Свекровь была крайне недовольна таким положением вещей. Нет-нет, да вставляла в редких разговорах с Леей речь о послушании, о том, как должна вести себя хорошая жена. Но Лею это слабо трогало — в последнее время она только и делала, что прислушивалась к своим инстинктам. Раз у нее отняли прошлое, а в настоящем не было ничего интересного или волнующего душу, значит нужно сделать так, чтобы жизнь хотя бы была комфортной.
Раз в неделю ее навещала Трюд. К этой несчастной женщине Лея со временем научилась испытывать даже какое-то подобие тепла. По крайней мере, разговоры с ней ее не раздражали, в отличие от болтливой Дорты, которая просто сводила ее с ума постоянными охами, да вздохами на тему, какой она была раньше и во что превратилась сейчас. С ней Лее тоже пришлось проявить твердость и пригрозить пыткой, если та не оставит ее в покое. Постепенно и Дорта научилась держать язык за зубами, только Лея улавливала ее эмоции и понимала, что от хорошего отношения той к ней не осталось и следа.
А вот золовку Лее пришлось как-то раз поставить на место. Та не упускала возможность уколоть ее. Причем всегда старалась сделать это прилюдно. В те редкие дни, когда в доме собирались гости, Лея физически ощущала возрастающее напряжение. Свекровь не находила себе места от волнения. Она до смерти боялась, что Лея выдаст себя, что о ее перерождении и слепоте станет известно общественности. И даже то, что невестка каждый раз уверяла ее в обратном, не могло внести успокоения.
Инга тоже переживала. Не столько за честь семьи, сколько за то, что новый образ Леи может очернить ее репутацию. Это дева все чаще задумывалась о замужестве. Она по-прежнему отвергала всех возможных претендентов на ее руку, но понимала, что моложе не становится. Еще пару лет и в обществе ее будут считать старой девой. Кроме того, она прекрасно отдавала себе отчет, что характер у нее далек от идеального.
Но даже страх за собственную репутацию не мог остановить Ингу от язвительности. Она запросто могла за званным ужином высказать мысль, что цвет платья Леи не подходит к ее бледному лицу, что манеры у нее простоватые для высокой аристократии. Все это говорилось в нарочито добродушной манере, но результат имело именно такой, на какой и рассчитывала золовка. В обществе поползли слухи, что Кнуд выбрал себе неподобающую пару, что в доме его поселилась приживалка. И даже явное недовольство Каи поведением дочери не могли повлиять на ту.
Но и с Ингой Лея разобралась по-своему. Как-то раз, после очередного завуалированного унижения, она подкараулила невестку возле входа в ее покои и легонько приморозила. Ровно настолько, чтобы та не окоченела окончательно. Только вот прошло действие силы далеко не сразу. Ингу трясло в страшном ознобе десять дней. Ни один доктор не мог понять, что с ней происходит. Сколько бы одеял на нее не набрасывали, холод сковывал ее суставы, ледяное дыхание опаляло легкие… Никакие согревающие настойки и эликсиры не помогали. Последние дни она уже безостановочно плакала и просила перестать ее мучить, даже молила о смерти.
Заклятье Лея сняла, но в разговоре с золовкой строго предупредила ту, что если она еще хоть раз позволит себе унизить ее прилюдно, холод поселится в ней навсегда. И это не было пустой угрозой — именно так Лея и планировала поступить, не испытывая к Инге ровным счетом ничего.
С тех пор и золовка оставила ее в покое. Если и обращалась к ней, то строго по делу.
Единственным человеком в доме, от общения с которым Лея получала удовольствие, была Келда. Вниз она почти не спускалась, но очень редко Лея поднималась к ней. Она часами могла слушать рассказы этой старой женщины, ее воспоминания о молодости. Несколько раз Лея просила ее рассказать о матери Асмунда и про него самого в детстве. Даже те крохотные сведения, что получала от Келды, она аккуратно «складывала в свою коробочку», где хранила все самое важное.
