При этом созданная военная коалиция предусматривала развёртывание военных действий начиная от советско-норвежской границы на севере и кончая у дельты Днестра на юге.
Этого, конечно же, великий вождь не мог не только знать, но даже предполагать. Не мог или не хотел осознать. И это несмотря на то, что агенты госбезопасности, наводнившие почти все страны мира, обеспечивали Сталина обширной и достоверной информацией, касающейся начатой подготовки Германии к нападению на Советский Союз.
«Великий стратег», знакомясь с донесениями, продолжал сомневаться. Он верил Гитлеру. Верил даже тогда, когда за считаные месяцы до начала войны обеспокоенное руководство Наркомата обороны пыталось убедить его, приводя факты открытой переброски всех родов войск вооружённых сил Германии не только на территорию Польши, но прямо к граничащим с нашей страной районам.
А где же в это время были вы, Николай Алексеевич? Что делали как тайный советник вождя? Повторяю, единственный, с мнением которого он считался.
Правда, на последней странице первого тома вы коснулись этого вопроса, подтвердив изложенное выше: «И вот по секретным каналам поступило сообщение от нашего главного европейского агента, на которого возлагались большие надежды. Сталин познакомил меня с донесением. В общем-то агент не открывал ничего нового, он утверждал, что война должна начаться 22 июня». Упрямство тупых объяснимо, а гениального вождя — непонятно. Вы, Николай Алексеевич, пишете, что Сталин расценил и это донесение «как попытку англичан подтолкнуть Советский Союз на войну с Германией». А потому «мудрейший из мудрых» самоуверенно изрёк: «Из таких замыслов ничего не выйдет! Мы дадим через ТАСС сообщение, что ни на какие провокации не поддадимся».
Если вы, Николай Алексеевич, «при этом испытывали жуткое ощущение», думая, что это может оказаться суровой правдой, почему же не постарались убедить, как военспец, полного профана в военном искусстве, стратегии, дипломатии, от которого зависела судьба страны и народа?
Ведь вы знали и как никто другой осветили в своей исповеди выраженные психические отклонения, часто проявляющиеся в поведении Сталина.
И что толку с того, что вы хорошо знали, что «Сталин привык к мысли, что он не ошибается, и думал тогда не о том, как вести большую войну, а как избежать её».
Хорош советник, нечего сказать!
Наверное, и вас он держал три десятка лет рядом потому, что пели ему осанну, ни в чём не возражая. Жили ведь в царских условиях.
О том, что война на носу, кричали со всех сторон, а вы «с Иосифом Виссарионовичем часто гуляли по лесу, ходили слушать соловьёв в зарослях над речкой Медведкой. Настроение было хорошее, и хотелось верить, что самые трудные годы, самые тяжёлые испытания остались позади».
Это у вас-то? Как вы можете говорить такое? Ведь с 1922 года вы жили в непосредственной близости с узурпатором, захватившим власть в стране, рядом с бывшим махровым преступником, всплывшим с самого грязного социального дна и потому с особой жадностью упивавшимся самыми высшими благами бытия, называемого коммунистическим раем.
Конечно же, Сталин не хотел войны — слишком велик был риск потерять власть. Врагов у него было много не только за «железным занавесом», но и внутри страны и даже среди его близкого окружения, в лице того же Берии.
С одураченным народом, превращённым идеологами коммунизма в фанатиков, Сталину было легче. Пугало окружение — бездарное, льстивое, раболепствующее, властолюбивое, каждый из него считал себя более достойным и не менее способным править государством.
Как бы внешне ни крутил, но внутренне Сталин прекрасно сознавал, кто есть истинный агрессор, угрожающий миру вообще и его державе в частности. Сталин боялся Гитлера.
Скажите, Николай Алексеевич, разве не чувством страха перед Гитлером был порождён наивный до смешного вопрос, заданный Сталиным Гитлеру в своём конфиденциальном послании в начале 1941 года: «Не собираетесь ли вы воевать против СССР, иначе для чего перебрасываете крупные силы в Польшу?»
Как известно, на это обер-бандит немецкого фашизма ответил: «Да, в Польше действительно находятся крупные немецкие силы. Но они введены туда для переформирования и перевооружения с Запада, дабы избежать налётов английской авиации».
При этом Гитлер ручался честью главы государства, что будет строго соблюдать верность заключённому пакту.
Вот ведь тоже блестящий образец дорвавшегося до власти германского пролетария, для которого честь и совесть — нечто свойственное Дон Кихоту и тому же Чудаку — императору Вильгельму II, считавшему необходимым объявить войну России в 1914 году.
И на сей раз не веривший ни родным, ни близким, ни соратникам наш вождь поверил такому, как сам.
Верил, стараясь всяко ублажать продовольствием и сырьём до последнего часа вероломного нападения.
Верил, пренебрегая донесениями, не только дезориентируя командующих войсками приграничных военных округов, но и запрещая приказами реагировать на провокации со стороны противостоящих сил на протяжении всей границы.
Русские победили. Победили потому, что война была священной, оборонительной, а не захватнической. И чем больше зверствовали фашисты, тем крепче становился боевой дух наших бойцов, поднявшихся на защиту Отечества. А правящие и в таких случаях солдатам бывают безразличны, как и солдаты для правителей, в которых последние видят «пушечное мясо».
