Полевое руководство для научных журналистов

археологами и в данном случае подразумеваемым одобрением Американского музея естественной истории, одного из самых старых и выдающихся научных учреждений страны.

Чтобы написать об этой истории, я поговорил с самими археологами, дважды возвращаясь к ним с дополнительными вопросами. Они хорошо говорили, были обаятельными, преданными своему делу, авторитетными и исполненными романтики.

В научно-исследовательском отделе музея работают ведущие специалисты по происхождению человека. С ними я тоже долго говорил. Хотя они решительно высказывались о важности находок, представленных в музее, о самом топоре они говорили осторожнее и предпочитали аккуратно уводить разговор от этой темы.

В рамках выставки кураторы музея провели двухдневную конференцию о состоянии научных исследований древности на территории нынешней Европы. Журналистов на научные дебаты не допустили — вместо этого для них провели отдельную сессию. На ней несколько ученых резюмировали обсуждение и представили тщательно выверенное заявление о важности представленных находок.

Такая сдержанность заставила меня задуматься.

Занимательные находки часто представляют в ведущих рецензируемых научных журналах вроде Science или Nature. Я выяснил, что о топоре такой публикации не ожидалось. Работу, как мне сказали, позже детально опишут в менее «звездном», но уважаемом европейском журнале по антропологии.

По сути, выставка в музее была публичным заявлением о предположениях ученых. В научном каталоге выставки находкам было посвящено 147 страниц текста на двух языках. Самому топору, однако, было отведено всего две страницы, большую часть которых занимала крупная цветная фотография. Ее сопровождал один краткий абзац.

Очевидно, что о мошенничестве или сознательном обмане не было речи. Но я тем не менее задумался, не преувеличили ли испанские археологи значимость своей находки. Другие ученые, вероятно, слишком вежливы, чтобы публично раскритиковать идею, очень уж осторожно ее хвалили.

К этому моменту я уже потратил на эту историю два дня, и в других обстоятельствах отказался бы от нее как от слишком спорной или предложил бы заметку о выставке нашему туристическому разделу. Однако одно из преимуществ работы на очень крупную газету вроде LA Times состоит в том, что у журналиста зачастую больше свободы следовать своему любопытству и разбираться в интересной истории, имея в виду, что в любой момент эту работу могут прервать срочные новости, за которые придется тут же браться.

В моей первой газете, ежедневной районке с тиражом 11 000 экземпляров и редакцией из 10 человек, я должен был писать три-четыре заметки в день, а затем еще и записывать некрологи и набирать сообщения о свадьбах. В LA Times журналист может потратить на одну историю недели или даже месяцы, работая над ней с упорством и глубиной, которых маленькая газета не может себе позволить. В частности, научные журналисты в LA Times достаточно свободны в выборе своих заданий.

У газеты около тысячи репортеров и редакторов, более двух десятков из которых пишут о науке, технологиях, медицине и экологии. Научный редактор напрямую подчиняется управляющему редактору и посещает ежедневные планерки, на которых принимаются решения, как развивать истории и сколько места на них отводить.

За место в газете каждый материал должен бороться. Особенно острая конкуренция разворачивается за место на первой полосе. Обычно на нее попадают семь-восемь материалов.

Научные журналисты часто считают, что научным новостям должен отводиться специальный еженедельный раздел, полагая, что таким материалам нелегко конкурировать за место с «серьезными» новостями. Мы в LA Times, однако, уверены, что важные научные новости легко могут соперничать с другими в насыщенной новостной повестке дня. Тем не менее в любой крупной ежедневной газете ваша задача — найти сюжет из области науки, который мог бы попасть в печать благодаря либо своей практической значимости для читателей, либо ценности для науки в целом, либо способности увести читателя в увлекательный и чудесный мир научных исследований.

Я не хотел так быстро отпускать эту историю с топором.

Обсудив ее с научным редактором газеты Эшли Данн, я понял, что сама неопределенность может стать основой моего материала. Это была любопытная именно своей неопределенностью идея. Ученые подвели свою гипотезу о разуме древнего человека к самому краю того, что вообще можно было извлечь из неодушевленного объекта.

В своей репортерской работе я дошел до момента, когда надо было больше опираться на собственные ресурсы. Когда дело доходит до сбора информации, любой репортер вынужден быть скупердяем. Многие из нас доводят это до уровня расстройства личности. Как и большинство моих коллег, я веду множество файлов по темам, которые в один прекрасный день могут «прорасти» в печать.

С этой точки зрения цифровая редакция — это благо. Как журналист я действительный член Партии цифровой эпохи. В каждом аспекте своей работы я использую компьютерные инструменты. Возможно, нет более надежной технологии хранения и извлечения информации, чем ручка и бумага — у меня всегда с собой блокнот со всепогодной бумагой, чтобы можно было делать заметки под дождем, — но электроника может очень здорово облегчить жизнь научного журналиста.

Работе с любой компьютерной программой приходится учиться, так что важнее всего найти инструмент, который подходит для ваших целей, и упорно