Журналистские расследования стоят потраченных на них усилий. Они могут повлиять на политику государства или отрасли, помочь обезопасить людей и изменить наше общество к лучшему. Для многих журналистов расследования становятся жемчужинами карьеры. Они, как и их редакторы, считают такие материалы лучшими своими работами.
19. «Вот-это-да-журналистика»
Поколесив в молодости по Европе, Роберт Кунциг прослушал курс истории науки в Гарварде в основном для собственного удовольствия. Загадывая на будущее, Кунциг рассчитывал, что может стать зарубежным корреспондентом. Но с таким академическим бэкграундом он был более интересен редакторам как научный журналист. Статья в
Несколько лет назад я узнал, что черные дыры вращаются. И по мере вращения увлекают за собой ткань пространства-времени, закручивая ее, подобно торнадо. «Где же ты был все это время? — спросите вы. — Это же прямое следствие общей теории относительности! Лензе и Тирринг предсказали его более 80 лет назад». Я это упустил. Когда я (вроде бы) понял это, я был счастлив. Мне захотелось кому-то об этом рассказать — и, к моему большому счастью, платят мне как раз за это.
Ради таких дней я и занимаюсь научной журналистикой — «вот-это-да-журналистикой», если угодно. Многие мои коллеги сегодня считают такой подход устаревшим, наивным и даже немного декоративным — сейчас в моде журналистские расследования. Шэннон Браунли недавно, получая свою более чем заслуженную награду за критические статьи о медицине, сказала: «Разве настоящий сюжет не о том, как работают наука и медицина? Я говорю о структурах власти, о влиянии, о деньгах».
Мне такие вещи не особенно интересны. Я согласен, иногда это важно — без сомнения, важнее для рака груди, чем для исследований черных дыр, и тем важнее, чем более прикладное у вас исследование. Одна из настоящих историй о медицинских исследованиях, возможно, как раз о том, как иногда их результаты искажаются из-за конфликта интересов. Власть, влияние и деньги — постоянные человеческих отношений, как секс и насилие. И иногда научному журналисту приходится писать о них, точно так же как автору, пишущему о бейсболе, приходится с тяжелым сердцем писать о переговорах о контракте спортсмена или допинговом скандале.
Но «настоящим сюжетом» в бейсболе остается сама игра, и в науке, на мой взгляд, сюжет тоже в том, чем наука отличается от других человеческих занятий, а не в том, чем она на них похожа. Я говорю об идеях, экспериментах, истине и красоте. И прежде всего я говорю о тех маленьких самородках радости и удовольствия, которые притягивают нас, как ученых, так и журналистов, к науке, хотя с нашими высоченными IQ мы могли бы искать где-то большей власти, влияния и денег. Фрагменты нового знания, элегантные цепочки рассуждений, гениальные эксперименты, которые заставили бы любого воскликнуть «Вот это да!», если бы люди еще использовали такие слова. Или, как говорил мой учитель в
Постоянно меняющаяся история того, что мы знаем о мире и откуда мы это узнали, — вот что интересует меня в научной журналистике. Это целина. «Наука — это то, чем занимаются ученые», — так Фланаган однажды попытался отмахнуться от философски настроенного голландского журналиста, который спросил его об определении науки. На голландском это звучало смешнее и поэтому осталось на его доске объявлений: Wetenschap is wat Wetenschappers doen. Я уже 20 лет хожу по лабораториям ученых и звоню им по телефону, интересуясь, чем они занимаются. Скорее всего, я буду делать это и следующие 20 лет.
Если вам интересен мой подход, могу дать вам несколько полезных советов.
