влево, вынуждая девушку сделать шаг назад и развернуться. Еще четыре шага – и она, снова развернувшись, пристально смотрит ему в лицо. Виктор незаметно служил для Анабели центром притяжения. Он еле заметно отталкивал ее, и она тут же поворачивалась вокруг своей оси: я здесь. Он отступал, она следовала за ним по пятам: не оставляй меня. Он наклонялся к ней, и она – стройная, с льющимися черными волосами – выгибалась назад, как ивовая ветка: я твоя.
Танго закончилось. Три минуты танца они смотрели друг другу в глаза, как гипнотизеры. И казалось, этой сказке длиться и длиться без конца, но музыка закончилась, а одна из труб все продолжала тянуть последнюю ноту.
– Это было самое необычное, но самое настоящее знакомство, – улыбнулась Анабель своему спутнику.
– О да-а-а-а, – понижая тон, протянул Виктор. – Не то что в офисе, похожем на оружейный музей, где мы чуть было не обматерили друг друга.
– Скажите честно, вы никакой не журналист? Вы – танцор? – спросила Анабель.
– Любой мужчина рядом с красивой женщиной становится танцором, – обезоружил аргентинку Лавров.
Тем временем, дождавшись последнего звука трубы, фойе накрыли громкие овации в адрес Виктора и Анабель. А в микрофоне прозвучал голос фронтмена оркестра: «Этот гринго весьма недурно танцует танго!»
– Он не гринго, – перекрикивая ресторанный гул, воскликнула сеньорита Феррер. – Он – украинец!
Ее уточнение было встречено новыми одобрительными аплодисментами посетителей и персонала ресторана.
Виктор повел Анабель к их столику, где на деревянных тарелках уже ждало асадо с мясным рулетом метамбре, красное вино, а также нарезанный сыр и колбасы. В качестве гарнира был салат.
– Я должна вам кое в чем признаться, – неожиданно сказала Анабель.
– В чем же? На самом деле это вы – профессиональная танцовщица? – Лавров воспользовался случаем подарить аргентинке еще один комплимент.
– Нет. Мой дядя не приглашал вас на этот ужин. Это… сделала я.
«Так-так. Вечер перестает быть томным», – мелькнуло в голове у Виктора.
– Я бы хотела… Я хочу… отправиться с вами в экспедицию! – собравшись с силами, выпалила Анабель.
Лицо украинца стало очень серьезным.
– Сеньорита Феррер. Я уже говорил это вашему дяде и повторяю еще раз для вас: это очень, очень опасное мероприятие, и я не могу подвергать вас такому риску.
– Сеньор Лавров, послушайте и вы меня. Я мечтаю о журналистской карьере, со всеми ее трудностями и опасностями. Сидя у дяди в офисе в тепличных условиях, я могу так никогда и не поучаствовать в настоящем расследовании, не увидеть, как идет охота за материалами, которые становятся настоящими сенсациями! Как бы вы стали тем, кем стали, если бы не рисковали?
Виктор внимательно посмотрел на Анабель. Глаза ее светились решимостью, выражение лица говорило о том, что отступать она не собирается.
«А чем черт не шутит…» – подумал Лавров. К тому же, как он мог устоять перед этой обворожительной карьеристкой после такого танца?
– Ладно. Я возьму вас с собой. Но только при одном, нет, двух условиях: потом не жаловаться и четко следовать моим указаниям. Самодеятельность в таких делах может иметь весьма печальные последствия…
– Договорились!
– А что вы скажете своему дяде? Я же сам убедил его в том, что отпускать вас со мной нельзя.
– Придумаю легенду. Я же журналистка!
Виктор и Анабель наконец приступили к восхитительному ужину.
Глава 5
Маленькие профессорские тайны
Ройзенблит сидел в зимнем саду, неподвижно уперев взгляд в высоченную бокарнею. «Лошадиный хвост» этого необычного растения, которое еще называют «бутылочным деревом», свешивался почти до самой земли, выложенной тротуарной плиткой, и тонкими длинными листьями закрывал панораму искусственных джунглей. В густоте тропических деревьев пели экзотические птицы, а на стеклянном столике, оправленном красным деревом, в плетеной вазе ручной работы красовался великолепный фруктовый букет: киви, манго, авокадо, мандарины, сочные груши – все это лежало вокруг огромной папайи. Однако еврейскому ученому было не до фруктов. Он погрузился в какие-то расчеты, в своей сосредоточенности будто находясь в состоянии анабиоза. Его очки в оправе из позолоченной проволоки казались одним целым с полуоткрытыми немигающими глазами.
«Тропический рай» был совершенно безразличен человеку, который, возможно, мог бы изобрести вечный двигатель или машину времени, ученому без
