– О, брат, я даже не могу сказать простое «спасибо», потому что это – ничто.
– Да ерунда, приедешь – проставишься.
Я знал, что это было сказано для того, чтобы успокоить мои чувства, взбодрить, – он ведь не пьет и питается в день по крохе.
– Ладно, поляна с меня, – сказал безусый, неопрятный, неопытный.
Два долгих года жил герой в палатке, был кавалером воинства коровьего и овцепасом выцветших дружин, представлен к ордену, но не явился в срок и орден заржавел под проливным дождем меж юрт, а главный по находкам говорил, что обнаружены следы, по коим следует судить, что Дарвин – древний предок человека, в то время как по радио поют, что им был некий Кришна с Радхарани, и тут я вспомнил грязное ведро, что выловлено было из болота, точнее статую, которую два дня вытаскивали краном водолазы, на третий поломав к чертям стрелу; в общем, укус гадюки в первый же месяц моих «раскопок» я еле пережил.
О старший брат, в беспросветной тоске взываю я к тебе, – слышишь ли ты мою ночную песню? а звук варгана? видишь ли ты мои рисунки?..
На этот раз я решил, что больше не буду умирать. Сколько уже можно! У меня нет столько времени, определенно нет, и тяжелый труд помог мне это осознать. Все, что было со мной и вокруг меня, я отражал в своих блокнотах. Кстати, чем я занимался, кроме как кровавые мозоли от лопаты в палатке врачевал ночами? (ученые на самом деле оказались извергами, без капли гуманизма и любви к предмету человека хрупкого простого), – думал о старшем брате, делал дорожные заметки, наброски, зарисовки находок и природы, овец одних, наверно, штук двенадцать набросал. Зимой я вспоминал, как с Саашем вместе строил крепость неприступную, снаряды ледяные делал из воды. Он бы определенно справился лучше, – сын ястреба и кобылицы, вскормленный молоком дождя, умеющий постель устроить из листвы. Но там был я, до ужаса боявшийся змей, ненавидящий насекомых, не умеющий разжечь костер и сделать на нем еду так, чтоб ее хватило на всех, – полу-конь-получеловек.
Через два года мои скитания закончились (по словам ученых, прошел год, но я-то знаю, что прошло больше, два или даже три, на всякий случай – округляю), я ступал по родным местам с дурацким счастьем на дурацком лице.
И уже через какой-нибудь час или два, затарив в лавке деликатесов, я спешил к старшему брату, ручки сумок трещали, предвкушая застолье, под мышкой была кипа набросков и законченных рисунков, заметок, стихов и впечатлений, в карманах кишела хренова уйма денег. Не припомню, чтобы с тех пор я столько когда-нибудь заработал. Старший брат был дома, он болел. Наша встреча была похожа на случайную встречу двух друзей где-нибудь в центре Сахары. Это был один из счастливейших моментов моей жизни. Мы проговорили, рассматривая рисунки (которые он тут же походу поправлял), всю ночь.
Что было после? Кажется, моя память вновь начала надо мной насмехаться. Какие-то обрывки писем, книги, больничные листы. Или я боюсь? Боюсь вспомнить то, что случилось? Боюсь признаться, боюсь поверить в это?
Месяц или два я наслаждался отдыхом, проглотил залпом несколько книг, взятых у старшего брата. Я привез ему сувенир – глиняную статуэтку, она попала мне в руки случайно. – Когда мы стояли лагерем у китайской границы, из степи пришла пожилая женщина с монголоидными чертами. Жестами она попросила пить, мы, естественно, напоили ее, а поскольку у меня в тот день буксовало пищеварение, я отдал ей свою порцию хлеба и банку каких-то консервов, она поклонилась, протянув мне небольшую фигурку, обернутую в тряпочку из хлопка, и так же внезапно ушла. Вот и вся история. Меня удивила реакция старшего брата на этот мой подарок: он молча взял ее так, как будто знал, что я ему ее привезу, и спрятал в свои вещи. Но меня это тогда не волновало, я чувствовал себя дембелем, даже круче, дембель это штамп, навязанная формула защищать кого? Чего? А? Уже утро? А герой-то и впрямь изменился. Изменился так, что стыдно людям посмотреть в глаза. И правильно, чего в них можно интересного разглядеть? Надо думать, как строить жизнь, но не новую жизнь а ля табула раса, а прежнюю – жизнь дурака, в которой был весь предыдущий бред. А это самое сложное, вы когда- нибудь делали ремонт в доме, который был построен сто лет назад из того, что в тот момент валялось на участке? Со шпателем стоишь и без рубахи, в штанах стоишь: в одной руке лопата, в другой пила, а в третьей лом, чтоб стены не упали срочно подпереть, и гвоздодер, чтоб лаги сгнившие достать и пол залить по новой.
Второй этаж надстроить не удастся, рухнет все к ебене бабушке, – рек архитектор, теребя всклокоченную грудь. Я знал, знал, когда валялся в досках на стройке свой, что сцена (автор хотел сказать «клоунада») – это МОЕ, но поздно, время взять себя в руки, в свои костлявые руки, мы приближаемся к развязке.
Почему-то жизнь так устроена, что она имеет протяженность во времени, несмотря на все наши попытки придумать ей следующую серию, она как бы конечна. Да распнут меня приверженцы теорий реинкарнации, вбив сваю (арматуру?) в неокрепший мозжечок. Ну допустим, что они правы, но тогда ведь получается, что неправы другие, а другие чем хуже? Почему кто-то должен быть лузером, последним, обиженным, несчастным? Пусть будут правы все, вот моя теория!
Ах, старший брат, как мне тебя не хватает, но ты не подумай, я не распускаю сопли, я в принципе даже знаю, что могу для тебя сделать.
Ведь в твоей смерти тоже есть высший замысел. Все остальные умирали в момент, когда роняли себя. Они избавлялись от неподъемного груза жизни, а кто-то другой подхватывал этот груз и продолжал нести как ни в чем не бывало. А тебя не стало потому, что пришло время двигаться дальше. В самый
