За границами снов

тмином,
Упругий белый кубик брынзы,
Зеленый чай, пары жасмина;

Дрожащее желе рассвета,
Иных пленившее немало,
Не вдохновило лишь поэта,
Сопящего под одеялом.

Заламинирую любовь

Заламинирую любовь
И стану ею любоваться.
И можно будет не бояться
Пролить печали горький кофе,

Замять в кармане уголки —
Под пленкой полиэтилена
Ей море быта по колено.
Пусть не поглажены шнурки

И грудь вареньем не натерта.
Ей можно будет резать торты
И отскребать, как старый клей,
Тугую жвачку серых дней;

Используя ее как шпатель,
Все щели так законопатить,
Чтоб не просачивалась в грудь
Обид густая баламуть;

Легко, хвастливо и небрежно
Носить на лацкане, как бейджик.
Одев в прозрачную броню,
Ее надолго сохраню.

Заламинирую любовь…

Глаза-хамелеоны

У тебя глаза-хамелеоны —
Есть такой в природе дивный цвет.
Шелестят в них солнечные клены,
Излучая ультрафиолет;

Словно ей на небе места мало,
Мало глубины семи морей, —
В ободками сжатые порталы
Рвется синь хрустальных сентябрей;

Осторожность сумерек февральских,
Иней с можжевеловых ресниц,
Незажженность палочек бенгальских,
Голод ста беременных волчиц.

У тебя глаза-хамелеоны —
Иссиня-серебряный ментол.
Только он сегодня запыленный
Солью слез, уроненных в подол.

Мой ласковый и нежный День

Отражена будильника нападка,
И отделяет на мгновение меня
Лишь тоненькая кожаная складка
От только что родившегося Дня.

Он просит ласки, требует заботы,
Скулит и ставит лапы на кровать.
Да, делать нечего: пусть неохота,
Но мне придется все ж его начать.

Уж как он рад! Бежит за мной на кухню,
Подлизываясь чашкой кофейка,
Несет в зубах поношенные туфли
Без задников, с опушкой по бокам.

Он терпеливо ждет за дверью ванной,
Когда я окончательно взбодрюсь,
Лицом, душой и телом чище стану
И наконец вплотную им займусь.

Я в коридор, а он за мною следом,
Когтями исцарапал весь порог:
Мол, нам пора за молоком и хлебом,
Накинь скорей, хозяйка, поводок!

И так до вечера: то это, то другое,
То покорми, то уши почеши.
Ох, и умаялась я за день, День, с тобою.
Когда же ты закончишься, скажи!

На антресоли

Я житель старой антресоли.
Сюда заглядывает свет
Так редко, вспугивая молей,
Прокладывающих свой след
Неслышно в складках крепдешина —
Того, что мерялся в аршинах
И чаял зваться «туалет»,

Выпячиваясь кринолином.
Вокруг, в слежавшейся пыли,
Насквозь пропахшей нафталином,
Битком набитые кули
Забытым хламом. За стенами —
То чьи-то хриплые стенанья,
То пес оставленный скулит.

Я наблюдаю с антресоли
Со смесью страха и тоски,
Как шьют для чад своих Аcсоли
Из алой ткани ползунки
И варят супчик из фасоли,
А Греи их, смолят, мусоля
Газет вчерашних уголки.

Вот в щель проскальзывает утро
Очередное. Резкий чих
Быт антресольного уюта
Ничуть не нарушает. Стих
На лестнице поспешный топот.
Я снова жду – о, тайный опыт! —
Минут молчанья золотых…

В парадной звуки поутихли,
И стало будто бы слышней
Сердцебиенье в паутине
Прожитых неприметно дней,
И застывает тусклый бисер
Безликих календарных чисел,
Мерцая холодно на ней.

Сгущалась грусть…

Сгущалась грусть гуашью мглы,
Грязцой коричневого цвета,
Каким мы красили полы
За неимением паркета.

Трясла тенетами в углах,
Звала в зеленые запои,
В кармашке выцветших обоев
Сушила розы чуткий прах.

Из тени вытеснив просвет,
Дышала пылью книжной полки,
Приревновала к сальной челке
Скатавшийся в испуге плед.

Велела склеивать опять
Останки желтых фотографий,
Потом – их снова расчленять,
До смерти зля холодный кафель.

Грибной подмешивала яд
К псевдоспасительному мокко,
И в нем топила – ненароком
Зачатых – нежности котят.

До тошноты знакомый ритм
Стучала трубочкой газеты,
Ютилась маленькой Козеттой
В неприкасаемом внутри.

Напрасно тщилась слез- живиц
Подмогу благостную вызвать —
Повысыпа?лась из глазниц
Белков крошащаяся известь.

Хвалила антидепрессант,
Лизала слизнями весь вечер
Губ деревянных робкий бант.
Ароматические свечи…

Постриг

Платье мятое
Вянет мятою.
Нарасхват она,
Да сосватана.

Губы вишнями
Лишь Всевышнему.
Куколь вышитый.
Так уж вышло… Ты

Сердце ей не рви,
Душу не криви —
Ледяной крови
Ей не отрави.

Губы вишнями
В кровь искусаны.
«Так уж вышло мне —
Иисусова».

Спелым колосом
Стан. А в волосы
Пустит ножницы.
Так уж