угодно в нашей или чуждой проекциях – и уж точно гораздо больше, чем все политики, вместе взятые. Другое дело, что нам все эти игрушки-побрякушки взаимоотношений социума совершенно не нужны, зато, видимо, нужны были хищным инсектоидоморфам. Постигнув суть положения вещей, угрожающего жизни на всей планете, мы приняли единственно верное решение – изменить собственную природу так, чтобы жучьи хищники не пожелали бы к нам прицепляться и даже не смогли, если бы вдруг захотели. Весь мой клан Ыыгзталм перенес свое осознание в область существования пушистых грызунов – и для проекции мира привычной повседневности людей мы действительно стали хомячками, хотя в других слоях по сей день выглядим абсолютно иначе. Как вождь клана, я остался единственным, кто рискнул сохранить облик человека для того, чтобы продолжать заботиться о своих пушистых сородичах. Все они до сих пор живут у меня дома: там для них места вполне достаточно, и нет больше никакой потребности в обширных пространствах пещер Айыыбы.
Обретя новый облик, они тем не менее не перестали быть истинными воинами своего клана, даже сохранив и приумножив с возрастом исцеляющие способности, поклявшись всегда помогать жертвам многомерных жуков. Вспомни, как неорганические сущности пришли к тебе во сне, ведь это наиболее удобная и благодатная среда для их размножения и питания. В сновидении ты пробирался через джунгли, разрубая паутину широченным мачете, но нити тенеты становились лишь толще и гуще. Ты настойчиво брел в их гнездо, в самое сердце ловушки. И когда ты пришел, крупный паук в центре накинулся на тебя так, что ты даже не успел отбить его атаку».
Все сказанное стариком повергло меня в некое, практически трансовое, состояние ужаса: да, я помнил этот кошмар, снившийся мне как раз с полгода назад, и все в нем происходило в точном соответствии с описанием, только что изложенным добрым доктором Куку. Речь знахаря и вождя клана хомячков настолько не соответствовала его внешности, что я оказывался способен либо смотреть на него, либо слушать. Совместное же действие в данном случае вызывало устойчивый, как сейчас принято выражаться, эффект когнитивного диссонанса: у меня все никак не получалось увязать его толстовскую народно-квасную патриархальность внешности с лекционной энциклопедичностью повествовательной речи. Впрочем, кто скажет, кем он был и чем жил весь долгий период своего существования? И знаний, вероятно, накопил в десятки, если не в сотни раз больше, чем я. Откровенно говоря, и не особо-то хотелось вдаваться в суть его знаний, обретая все те же печали, многотонный груз которых Айыыбы Лид, по-видимому, вынужден был постоянно нести в себе, лишь приумножая тяжесть сей интеллектуальной ноши с возрастом.
Тем временем знахарь продолжал: «Я рассказал тебе все это с одной лишь целью: чтобы ты понял суть вещей и не обижался на мои действия. Ведь не существует совершенно никакого способа избавиться от власти жука-кармоеда иным путем, кроме как превратившись в мелкое животное. Но, поскольку ты не из нашего племени и ты отнюдь не воин, то и быть хомяком тоже недостоин, ибо кто же еще, как не хомяк, способен столь точно передать наше настроение и быть нашим целостным и полноправным отражением? Пожалуй, тебе уготована чуточку иная участь: ты станешь моим домашним ученым котом».
С этими словами Айыыба Лид, ласково и задушевно улыбаясь, резко и внезапно хлопнул меня где-то по спине. В глазах тотчас помутилось, и мне показалось, что я очень быстро падаю, принимая импульс дополнительного ускорения в пространстве, меняющем форму, размер и очертания. Когда же сознание вернулось ко мне, уже пришлось начать привыкать к новому телу.
С тех пор в моей жизни произошло уже немало событий: мышиные охоты, прогулки по лесу, экстаз от процесса когтеточки о мебель и чудные испития парного молока. А когда хозяин сердится на меня, то грозится посадить на золотую цепь и привязать к дубу. Но пока что, к счастью, коварного плана своего он еще не реализовал, и очень надеюсь, что он никогда так не сделает. Чтобы не досаждать хозяину своей повсеместностью, я решил заняться хобби и принялся записывать мемуары, начиная с самого раннего детства и заканчивая текущим днем. Конечно, чтобы научиться держать в мохнатой полосатой лапе шариковую ручку, мне потребовалось пара недель тренировок, но зато теперь вы читаете одну из новых глав моих мемуаров. Согласитесь, для кота это не так уж и мало.
Но есть одна вещь, в которой я уверен совершенно точно: никогда в жизни ко мне не прицепится больше отвратительный астральный жук-кармоед!
Зеркала
В начале времен мир был един, и единым был Он – Кэмйотль. Но внутри Кэмйотля бурлили великие гейзеры, пока Он не решил разделить себя на множество частей. Разум Его породил двадцать шесть новых миров, изначально бывших пустыми. Дабы части рассудка могли лицезреть осознание самих себя, Кэмйотль создал Зеркала, по одному Зеркалу для каждого из двадцати шести миров. Но Зеркала не выдержали чистого сияния осколков разума Его, распавшись на песчаное множество микроскопических пылинок, и каждая из тех пылинок отражала лишь малую часть мира своего первозданного Зеркала, но в совокупности своей они все вместе отражали Кэмйотля и были им в то же время.
Самую же крупную из частей своего рассудка изваял Он в твердом камне, но и камень был Зеркалом, потому, как и все Зеркала, рассыпался на осколки. Центрам же разума дал Он ключи от семи других миров, но Центры отражали Его столь неодинаково, что породили множество видов сознания, имевших большую или меньшую близость к тому или иному ключу из выданных Семи ключей. Число же семь они увековечили как священное, и куда бы не направлял сияние луча разума Кэмйотль, то всегда ограничивался Великими Семью мирами и знал их, даже если не понимал их, ибо они всегда присутствовали в Его природе.
Если же лишь один из миров был увековечен в твердом теле, то Великие Семь – в среднем теле, а оставшиеся восемнадцать – в мягком теле. Чем мягче пылинки зеркал, тем бесполезнее оказывались они для единения, но тем легче было им знать сущность Кэмйотля. Чем жестче и крупнее были осколки, тем
