которую вечно демонстрировал Злок.
Я был подавлен, смят не меньше битого мной Злока. Эта его несчастная, затурканная жизнью мать одним своим появлением рядом со Злоком заставила меня вдруг содрогнуться от содеянного…
Зачем я его ударил?!.. Как я мог?!.. Нашел с кем справиться!.. Они же совсем бедные, несчастные… без отца…
На следующий же день я начал жалко заискивать перед Злоком. «Вчера видел тебя с матерью, – сказал я ему мягко. – Тяжело ей, наверно, с тобой?..» Я угостил его пирожком из буфета; позвал его тоже в боксерскую секцию; наконец не выдержал и попросил у него прощения… Но он, ухмыляясь, только глядел на меня, хотя пирожок все же взял… Да если бы он и простил меня – что толку? Эта его старуха-мать не выходила у меня из головы… Странно, сам Злок – злобный, ехидный, высокомерный – не вызывал во мне и тогда особого сострадания. Но как только я думал о его матери – тут же накатывало… Словно это по ней я нанес свой злополучный удар.
Мое счастье, что мать Злока, похоже, так ничего и не узнала. Хотя… трудно сказать, что тут было для меня лучше: возможно, это ее неведение лишь растравляло мое воображение. Лучше бы уж она набросилась на меня, накричала, ударила в отместку… А так… До сих пор, через десятки лет, стоит она у меня перед глазами в своей замызганной телогрейке – и мучит, мучит…
Позже, уже повзрослев, я пытался хоть как-то разобраться в себе: что же меня все-таки так обожгло, только ли этот ее жалкий вид?.. Я пробовал представить мать Злока другой: в богатой шубе, с таким же высокомерным, отталкивающим, как у него, выражением лица – чувствовал бы я тогда те же угрызения?
Жалость вроде бы убавлялась, но все равно – ныло… Значит, было тут еще что-то, что не давало мне покоя.
Именно тогда, видимо, я и понял, вернее, остро почувствовал всю страшную силу кровных связей – когда боль одного неизбежно, может, даже с еще большей силой, отдается болью его самых близких людей, обычно совсем не причастных к нашим жестким разборкам…
Во всяком случае, теперь нет для меня сильнее средства унять свой воинственный пыл, остановиться в своей злости на людей, как представлять себе эти болезненные картинки: страдающую по моей милости чью-то мать, беспомощного старика-отца… – пусть даже никогда не виденных мной, пусть даже и не существующих уже… Каково-то им будет (было бы) – такое сносить?..
А дети? Представь-ка себе, как лихо мочишь ты своего недруга прямо на их глазах?.. Не впечатляет тебя такой вполне реальный сюжетец?..
Смотри, как множатся сразу твои жертвы – только кого-нибудь тронь! Сколько сразу встает за обиженным тобой кровников: мать, отец, братья, сестры, деды с бабками… Как – шлют они тебе свои проклятья, рвутся отомстить… Даже из могил будут долетать до тебя их гневные крики, лишать сна, покоя…
Весь род его уязвленный поднимется против тебя – будь ты даже тысячу раз прав…
А ты тут – кулаками размахался.
Ленин в мавзолее и Пугачева
Мертвые, скорее всего, и не знают, как мы тут. А ведь так хочется рассказать им обо всем, поделиться. И вот представил себе такой разговор с отцом, словно в «Гамлете». Он-то умер еще в начале 90-х, когда только начинали капитализм вместо коммунизма строить – тут рассказывать сутками можно…
Хотел с самого важного начать – кто из близких за это время умер, – а он обрывает, говорит, что и так знает. – Ну да, с этой информацией у них там, наверное, все в порядке.
– Крым теперь снова наш! – неожиданно вырвалось у меня. – Он же, если помнишь, к Украине при Хрущеве отошел, а теперь вернули…
А он даже не шелохнулся, будто я о каких-нибудь Фолклендских островах рассказываю. А ведь всегда был по-советски подкованным – член райкома, зампред какого-то там общества дружбы с Австрией… Все-таки мертвым живых не понять, особенно в плане патриотизма, там навряд ли существуют государства, границы…
Начал, естественно, в семейные новости его посвящать: кто родился, кто женился, кто в Америку слинял… А сам чувствую: мелковато это все для такого разговора, словно с живым лялякаю. Нету чего-то значительного, одна суета наша земная.
Тут вспомнил и рассказал о президенте, интересно же отцу наверняка, кто теперь страной правит. Но ограничился только официальными фактами, без оценок всяких и домыслов – мне еще не хватало с мертвым в какие-то политические споры вступать.
Сказал, конечно, про его завод, где он лет тридцать директорствовал. Хотя чего тут хорошего скажешь!? – был крупный успешный комбинат, а потом раздербанили, остались какие-то жалкие фирмешки. Выходит, зря он там полжизни положил, орал, переживал… – Думал, расстроится наш красный директор от таких известий, а он и тут, словно мудрый Екклесиаст, просто принял к сведению. Хорошо их, видно, смерть выучила, ничему уже не удивляются.
Тогда – чтобы хоть как-то взбодрить его – рассказываю про чудеса современной связи, электроники: про Интернет, про смартфоны, – ничего же этого при нем не было. – Нет, и это, чувствую, неинтересно ему. Покрутил небрежно в руках мой смартфон и молча вернул.
Выходит, опять мимо. Тогда начал просто пересказывать ему последний выпуск программы «Время»: про миротворчество Путина, Украину, Сирию, вражеское окружение, санкции… Смотрю, малость оживился, вспомнил, наверное, ввод наших войск в Венгрию, Чехословакию, Афганистан, натовские
