списки Коком… Поистине, нет ничего нового под солнцем…
– Плитку новую, бордюры в Москве укладывают, – сообщил я. – Город преображается, но при вас все равно лучше было. Люди тоскуют по Советскому Союзу…
– А Владимир Ильич в Мавзолее? Не вынесли? – строго спросил он.
– На месте, – говорю.
Он одобрительно кивнул.
– Борьбу с коррупцией к выборам активизировали, – продолжал я. И начал рассказывать про аресты губернаторов, прочих начальников. – Судя по всему, президент настроен решительно, – сказал я, словно на телекамеру, – отставка за отставкой следует.
Он посмотрел на меня со снисходительной усмешкой, как смотрел когда-то в далеком детстве, когда мне было 5–6 лет, – мол, чего с тебя, дурня наивного, взять?
– А как Пугачева? – спросил он вдруг.
– Певица? – удивился я. – Да все хорошо. Новый молодой муж у нее, известный юморист. Детки у них. – И начал выдавать интернетовские сплетни на этот счет…
А сам думаю: вот тебе раз! Пугачева его почему-то интересует, что-то при жизни я за ним этого не замечал…
– Послушать бы ее, – сказал он грустно. – Вот это… «Любовь, похожая на сон»…
Я схватил смартфон и быстро нашел эту песню.
Когда дошло до припева, у меня и самого сжалось сердце. Не хотелось уже больше ничего рассказывать, только молчать да лить слезы об утратах того счастливого, как казалось теперь, времени.
Наконец я осторожно спросил:
– Как ты-то там, папа?
– Вот умрешь и все узнаешь, – тихо сказал он. И – исчез.
Лучше уж быть битым, чем старым
И вдруг ни с того ни с сего впервые подумал: да ты же, жалкий человек, за всю свою жизнь не совершил ни одного по-настоящему мужественного поступка.
Попробовал все же что-то выискать в памяти: ну как же, в детстве прошелся на спор по самой кромке крыши… вышел из партии в 90-м (тоже ведь не хухры-мухры, а вдруг все опять возвратилось бы?), ну и прочие храбрости… Но по большому счету все было мелковато или хитровато, короче, не то.
Тогда уже начал оправдываться: ну да, не герой, даже от баб бегал, но ведь и повода серьезного для мужества не было – как тут блеснешь, когда столько свобод в перестройку стало?! Это же не при Сталине против выступить…
Но все-таки было и стыдно, и обидно.
Захотелось тут же куда-нибудь рвануть, отличиться – ситуация все-таки в этом плане меняется, возможностей больше появилось. Можно и двушечку схлопотать, а то и покруче…
В общем, выскочил в запале на улицу, подошел к метро – а там менты. Я им откровенно: «Мужики, мне бы что-нибудь мужественное совершить, не посоветуете?» – Они меня сразу дубинкой хвать, обыскали – и в отделение, а там давай допрашивать: цели, сообщники и т. и. Я говорю: «У меня цель одна – проявить мужество, поэтому делайте все, как у вас принято: бейте, пытайте, а то я так немужественным и умру».
Они пошушукались и повезли меня в институт психиатрический на экспертизу. А я-то знаю, что там когда-то еще диссидентов залечивали, поэтому сразу обрадовался, думаю: ну вот оно, началось, теперь мужайся.
Показали меня какому-то эксперту, я ему сразу говорю: «Помучайте меня, пожалуйста, только посильнее. Мне хочется мужество свое испытать…»
Он кому-то позвонил, пришел совсем старенький профессор, выслушал меня тоже и говорит:
– А почему вы за мужеством именно в политику лезете? Есть много других направлений, парашютный спорт например.
Я:
– Политика – самый большой экстрим. Тут смелых меньше всего – у всех бизнес, семья, всякие секретики нехорошие… Да и возраст у меня для парашютов уже чрезмерный, поздно.
– Возраст, – задумался он. – Вот именно… Это хорошо, что вы про свой возраст помните. То есть понимаете, что впереди старость, болезни, а там и косая пожалует…
– Вы это к чему? – недовольно буркнул я.
– А к тому, любезный, что старость – эта вещь пострашнее всяких там политических демаршей. Тут мужество как нигде требуется – долгое, каждодневное. Это, можно сказать, отличная возможность проявить себя героическим образом. Особенно у нас, ведь столько унижений приходится терпеть… – И, неожиданно всхлипнув, добавил: – Лучше уж в ментовке быть битым, чем в этих проклятых стариках ходить.
– Значит, вы считаете, что у меня еще не все потеряно? – оживился я.
