Что же загадывать-то, пока жив?! Заверяешь, что последняя, а там, глядишь, и еще с десяток будет.
Но потом вдруг подумал: а что же я все про настоящее и будущее? Тут ведь не во времени и в очередности только дело…
И вспомнил свою первую несчастную любовь. Мне всего шестнадцать лет, а на вид и того меньше, а ей (увы!) под тридцать, к тому же она знаменита, и женихов у нее, как у Пенелопы. Так что надеяться мне, естественно, не на что. И на всю жизнь уже останется во мне это тяжкое чувство какой-то невозможности.
И все же я вижу с ее стороны явные знаки симпатии, ловлю на себе ее пристальные взгляды… И этого мне уже достаточно, чтобы, несмотря на мой школьный возраст, надолго загореться этим адским пламенем.
Ничегошеньки из этого, конечно, не вышло, – но любовь-то была! Да такая, что равной ей по накалу, мукам я уже никогда больше не испытывал.
Через много-много лет я случайно увидел ее: это была уже больная, никому не нужная старушенция, и я с недоброй ухмылкой представил, что мог бы сейчас оказаться ее счастливым супругом…
Но это – сейчас, а тогда мне оставалось только мучительно мечтать об этом и ждать, когда же я наконец вырасту.
В общем, это и была та самая проклятущая любовь, которая может быть только раз в жизни.
Первая и последняя.
Физиономия эпохи
С детства слышу дурацкие вопросы, – чего я такой мрачный?
Ну вот таким, брр, уродился, чего ж тут поделаешь? Даже когда на душе и не мрачно вовсе, все равно эта хмурь с лица не сходит.
А тут (словно судьба) поселился в нашем подъезде известный хирург по коррекции внешности. Ну и я как-то в разговоре с ним спрашиваю полушутя: «А нельзя ли мою мрачную физиономию сделать более счастливой, а то просто достали уже с глупыми вопросами?»
Он говорит: «Запросто, это как раз очень хорошо будет, вы, – говорит, – и на самом деле станете счастливее, потому как содержание обычно за формой следует». И пообещал мне еще вдобавок скидку большую по-соседски сделать.
Ну, я поразмыслил для порядка – и согласился: чего держаться за свою мордаху, когда еще и скидка такая, жалко упускать?! И через две недельки меня уже было не узнать: никакой больше угрюмости в лице, одна радость, как в
Приезжаю домой и первым делом – к соседу, говорю: «Возвращайте мое лицо назад, не нужна мне эта радость, когда народ мучается. Мне привычней тоска, безнадега, мрак… Или давайте взамен что-то другое, а не то придется мне с таким обликом в какую-нибудь радостную страну эмигрировать».
Он подумал и предложил мне маску очень умного. А скидку даже увеличил. Я обрадовался – кто ж от таких лестных предложений будет отказываться?
Ну, переделал он меня теперь в очень умного, да еще с эдаким критически-скептическим уклоном. Но только на работу вышел, начались проблемы. Я-то думал, сразу расти по службе начну с таким умным видом, а все наоборот: что ни скажу, ни предложу – бракуется, обвиняют в либерализме, русофобии… А в итоге – вообще сократили.
Я опять к хирургу, говорю: «Давайте еще какую-нибудь картинку, не любят у нас очень умных, даже еще больше чем счастливых». Он подумал, оглядел меня снова со всех сторон и предложил стать мерзавцем. «Только, – говорит, – имейте в виду: имидж этот очень ответственный, можно сказать, физиономия эпохи, так что хорошенько все взвесьте, чтобы потом не разочаровывать ваших начальников».
Эх, думаю, была не была, все лучше, чем в каких-то маргиналах числиться. И стал лицом вылитый мерзавец. И только я на людях с этой своей мерзкой рожей появился, тут же начали поступать заманчивые предложения – тянут и в бизнес, и в политику, даже для партийного плаката пригласили сняться. Да и женщины, как не бывало еще, клеются.
Так что теперь главное – не подвести, оправдать доверие.
Установка на злобу
Сам чувствую, как не хватает мне злобы.
Раньше вроде как посвирепее был, даже при железном занавесе отличался, а теперь, вишь, в мямли записали.
Слышал, что тестостерон на это дело влияет, – пошел, проверился, нет, все в порядке, тем более для моих годиков.
А злобы – нет. А мне же это по работе требуется, не просто так. Я же все-таки на идеологическом фронте до сих пор вкалываю. Я же должен наши ценности пропагандировать, недругов крушить… А кто же такую размазню слушать будет?
Тогда начальник говорит: «С такой жидкой злобой тебя даже в детский эфир выпускать нельзя, чтобы малолетних не портить. Или тихо жди, когда замаячит очередная разрядка, или попробуй все-таки научиться этому важному чувству». И я отправился на повышение квалификации.