вы, сколько в Европе каждый день умирает с голоду? Сколько делается преступлений, святотатств от голода и бедности? Ротшильд раскрывает свой мешок и уменьшает число татей, воров, грабителей».
Но надо отметить, что эти положительные, а порой и восторженные, оценки Ротшильдов часто тонут в море злобы и нетерпимости, уничижительных и оскорбительных характеристиках. В отзывах титулованных русских дворян сквозят раздражение и неприятие Ротшильдов как представителей «черной кости». Деловая сметка, жизненная энергия, удачливость вызывали враждебность князей и графов. И часто самих «выскочек» Ротшильдов обвиняли в высокомерии и зазнайстве: будто бы они стремились перещеголять родовую знать. Поминалось иногда и еврейство нуворишей, но не как самостоятельный, а скорее как дополнительный признак их «плебейства». Граф Ф.Г. Головкин в 1818 году сокрушался по поводу того, что эти «евреи, братья Ротшильды….благодаря своим деньгам, входили в сношения с правительствами», а «один из них был возведен в бароны императором Австрийским, другой – в маркизы королем Неаполитанским, и все это без крещения!». Но особенно возмущало графа поведение парижского Дж. Ротшильда, который «нанял большой дворец и стал устраивать празднества». Головкин с негодованием писал: «Его тщеславие возрастало низкопоклонством публики». А граф М.Д. Бутурлин называл Ротшильдов «надменными» и с удовольствием рассказывал анекдот о том, как одному из них «французский посол при римском дворе, герцог де Лавалль-Монморанси, сказал: «Знаете ли, какая разница между нами? Я происхожу от христианского барона, а вы – первый еврейский барон».
О похожем случае граф М.Ю. Виельгорский поведал A.C. Пушкину: «Французские принцы имели большой успех при дворах, куда они явились. Были, однако ж, с их стороны и некоторые промахи: они сыпали деньги и дорогие подарки; в Берлине старый принц Витгенштейн сказал Брессону, который хвастался их расточительностью: «Но мой дорогой г-н Брессон, ведь это же вовсе непристойно; ваши принцы принадлежат к дому Бурбонов, а не Ротшильдов». Подтекст ясен: банкирский дом Ротшильдов – символ нового, буржуазного воплощения богатства и могущества – противопоставлялся здесь французскому королевскому дому с его старой феодально-монархической властью, основанной на вековых привилегиях. Показывалась несообразность поведения этой новой «денежной знати» – вопреки правилам благородного общества, согласно которым «непристойной» считалась всякая открытая и нарочитая демонстрация богатства. Тем самым показывалась безнравственность новой денежной буржуазии.
Пять братьев Ротшильдов
К середине XIX века, когда, по словам историка, происходит «идентификация иудеев с ростовщичеством и банковским делом» (а Ротшильд был именно «королем ростовщиков»), образ получил новую трактовку. В то время процентщик демонизировался и изображался в самых черных красках. В произведениях Н.В. Гоголя ростовщик – злобный чужак «с мертвецом наместо сердца» спешил унести пропащую душу в преисподнюю, и на всем его золоте лежит «нечистый» отсвет. А одно слово «миллионщик» рождало «расположение к подлости». Так, подловатый Чичиков с детства уверовал, что «все сделаешь и все перешибешь на свете копейкой», «эта вещь надежнее всего на свете». Такого подлеца писатель аттестовал «жидомором», что, согласно словарю В.И. Даля, означало «корыстный скупец», а «жидовать, жидоморничать» – «скряжничать, добывать копейку, вымогая, не доплачивая». А в письме В.А. Жуковскому от 12 марта 1847 года Гоголь, говоря о проволочке с выдачей ему денег «миллионщиком» – неаполитанским Ротшильдом – язвительно заметил: «Еврейская душа почувствовала в эту минуту только то, что речь идет о деньгах, стало быть, о предмете, священнейшем всего на свете, а потому просила меня дать ему время». В этой иронии Гоголя угадывалась тенденция времени. Если раньше Ротшильд и еврейство разводились, и знаменитый банкир выставлялся как счастливое исключение из общего правила, то теперь он воспринимался уже как плоть от плоти своего народа (в данном случае внимание акцентировалось на его сребролюбии, что трактовалось как сугубо национальная черта).
Трудно сказать, под влиянием ли предрассудков или «передовой» общественной мысли (а в Европе ходячей формулой стали тогда слова К. Маркса: еврей – «квинтэссенция торгаша»), но и критик В.Г. Белинский в письме к В.П. Боткину от <2-6> декабря 1847 года высказал ту же мысль, приправленную, правда, гневно-осуждающим пафосом. Аттестуя торгаша как существо «свирепее зверя, неумолимее смерти», «цель жизни которого нажива, поставить пределы которой невозможно», Белинский утверждал, что честный человек и патриот априори чужд коммерции и, занявшись ею, непременно пойдет по миру. И далее патетически восклицал: «Вот Ротшильд – тот не разорится: он жид, стало быть, торгаш par excellence».
Любопытна судьба одной книги, которая представляет интерес именно в связи с восприятием Ротшильда в России. Дело в том, что в русском обществе середины XIX века остро дебатировался вопрос о допустимости достижения счастья с помощью богатства. В этом отношении переводная брошюра под именем М. Ротшильда «Искусство наживать деньги способом простым, приятным и доступным всякому»
(Спб., 1849) весьма примечательна. Оригиналом ее послужила 70-страничная книжка французского литератора В. Даккета «L'art de gagner l'argent…» (Paris, 1848) – литературная мистификация с характерной еврейской топикой. Автором ее значился некий мифический Ротшильд с именем ветхозаветного Мельхиседека, банкира из древнего Капернаума, что в Галилее; сообщалось, что французский перевод с последнего издания на иврите сделан будто бы самим Натаном Мудрым (Nathan Le Sage). Петербургские издатели, ничтоже сумняшеся, опустили все эти «национальные» атрибуты, оставив одно лишь имя Ротшильда, понимая, что оно и только оно обеспечит книге в России коммерческий успех.
Хотя авторство Ротшильда здесь мнимое, показательно, что именно с ним связывался вопрос о нравственности богатства вообще. Для русского самосознания это была важнейшая философская и мировоззренческая проблема. Ведь идея богатства как блага в целом была присуща западноевропейской общественной мысли и лежала в основе этики протестантизма. В России же возобладала ориентация на ту часть библейских текстов, где говорилось о греховности богатства. В контексте православной этики, эстетики и культуры в целом понятия «злата» и «зла» вводятся в один семантический ряд
