принадлежит ей — это был свадебный подарок ее отца и матери, успешных трактирщиков.
Мистер Радж замер с улыбкой на устах, позируя невидимому корреспонденту для снимка под названием: «Неутомимый научный работник с Цейлона», а после воображаемой вспышки залпом выпил свой разбавленный виски.
— Насчет подобных просьб для человека, чья кожа не бела, давно уже установлены правила, ибо негр из Вест-Индии чуть ли не падал ниц, умоляя о подобной милости, хотя… — он с добродушным вызовом во взоре посмотрел вокруг, — что такое, в конце концов, цвет кожи?
Никто не смог ответить на этот вопрос — чересчур философский для воскресного вечера.
— В каком-то смысле, это долг, это бремя, — ответил мистер Радж самому себе. — Я здесь, будучи субъектом Британского Содружества, занимаюсь чрезвычайно важными исследованиями, и негоже мне жить, как я живу в настоящее время, в позорно дорогом гостиничном номере. Негры, сказал я ей, принадлежат к низшей расе, а этот просто поет песни под струнный инструмент. Ему не пристало делать такие запросы. Более того, — сказал мистер Радж, — разве это не прекрасная возможность для аспиранта, изучающего межрасовые взаимоотношения, более пристально изучить особенности настроя и жизненных позиций женщин с разным цветом кожи? Хотя что такое, — он снова огляделся с добродушным вызовом во взоре, — в конце концов… — тут он как раз вспомнил, что уже задавал этот вопрос, и просто улыбнулся мне, причем в его карих цейлонских глазах не было ни капли лукавства.
— Это невозможно, — сказал я, — просто невозможно. Подумайте хорошенько, и вы поймете почему.
— О да, — кивнул рассудительный мистер Радж, — да-да, это невозможно.
Затем он заказал виски для меня и мягкое пиво себе, осторожно осведомился о цене каждого напитка, а потом вежливо, но твердо поинтересовался, почему в этом помещении он заплатил за пиво дороже, чем в соседнем. Тед, не прерывая своей перкуссионной пьесы на бутылках, стаканах, кассовом аппарате и помпах, ответил:
— В этом зале пиво дороже, чем в общем баре, голубчик.
— Это я отметил уже. И просто спросил почему.
— Потому что этот зал лучший, так что и цена здесь выше.
— Но тот зал просторнее, к тому же там музыка и еще игра с дротиками.
— Так уж повелось, голубчик.
Седрик, зависший неподалеку с мокрым подносом, едва заметно по-официантски ухмыльнулся. Мистер Радж сказал, обращаясь ко мне:
— Здесь множество проявлений социального неравенства. Те люди в общем баре настоящие неприкасаемые для вас. Нам следует изменить все эти антидемократические устои. — И он решительно, почти неумолимо тряхнул головой. Похожие на карту пивные разводы на стойке бара притворялись Китаем, перетекающим в Индию, и Индией, впадающей в Европу. Меня внезапно пробрал озноб, и я понял, что заболеваю.
Мистер Радж продолжал болтать — о красотах городка, о прелести местных женщин, о том, как великолепны их ноги в прозрачных нейлоновых чулках, о качестве кофе в кафе, которое он посетил, о фильме, который он посмотрел, о странно одетых длинноволосых молодых людях, к которым он вежливо обратился, но нарвался на грубый отпор. А потом возникло ощущение, что время закрытия не за горами, и тут появились любители микста.
Этого я никак не ожидал. Я почему-то решил, что раз Уинтерботтом и Имогена нарушили правила игры, то и сама игра прекратилась. Но вот они, тут как тут — и жена Браунлоу, и этот полный семян арбузный ломоть — Чарли Уиттиер, и Джек Браунлоу собственной персоной, и Элис в цигейковой шубке. Я подивился тому, что они выглядят как-то иначе — грубее, вульгарнее, что ли, непристойнее и неопрятнее, а потом до меня дошло, что я уже не просто с галерки созерцаю их представление сквозь вечернюю воскресную муть, нет, я теперь на сцене вместе с ними, я вижу проступающие сквозь косметику поры, вижу волосы на ногах, приглаженные нейлоном, вижу порез от бритвы у Чарли Уиттиера. А потом, конечно же, мистер Радж не мог не встрять в это дело своим коричневым, но красивым носом, чтобы поздороваться с Элис Уинтерботтом, обхватив обеими коричневыми ладонями ее белую и теплую, только что освободившуюся из перчатки ладонь. Сияя хмельным взором, мистер Радж галантно поклонился и произнес:
— О, прекраснейшая из английских женщин, вот я здесь, как и обещал. Позвольте мне, во-первых, поблагодарить вас за восхитительные мгновения сегодня пополудни, совершенно, уверяю вас, неизведанные мною прежде как в телесном, так и в духовном смысле. А во-вторых, позвольте мне со всею искренностью возобновить мою просьбу разделить с вами ваше обиталище. Я прибыл с Цейлона и имею наилучшие рекомендации. — Во хмелю на мистера Раджа напал словесный понос, он распинался без устали, сжимая ладонь Элис Уинтерботтом в том же ритме, в котором кот выпускает и втягивает когти. Элис явно не знала, смеяться ей или сердиться. У Чарли Уиттиера и Джека Браунлоу отвисли челюсти. Но Джеку Браунлоу все это откровенно не нравилось.
— Ты знаешь этого типа? — спросил он у Элис.
— Он приходил сегодня, — ответила Элис, — в клуб. С мистером Как-Его-Там.
— Это что, ваш друг? — спросил Браунлоу у меня.
Тем временем мистер Радж улыбался, окрыленный донельзя, по-прежнему не выпуская теплую белую руку-птичку из силков своих длинных коричневых лап. Я ответил:
— Да, это мой друг.
Коготки детской простуды заскребли мою нежную гортань. Мистер Радж закивал и залучился еще радостнее:
