мое слегка приподнялось.
Я пил пиво «Стелла», а Джок, соответственно, скотч в ночном клубе — отюрбаненные официанты, сирийские сводники в американских костюмах, две луноликие хозяйки по имени Паллада и Афродита, разлагающийся французский оркестр. Пассажиры мужского пола материализовались там же, внезапно обретя говяже-красный цвет лица и чавкая. Под аплодисменты и барабанную дробь закружился и заколыхался живот плясуньи-гречанки — охровый, складчатый, дендросоматический. С неподвижной казеозной улыбкой она потрясла телесами в такт музыке и принялась взгромождаться на столы. Мне стало страшно, я совсем не хотел, чтобы она взгромоздилась и ко мне.
— Бумагу, — попросил я Джока, — бумагу, скорей. Мне надо написать кое-кому.
— Кертас! — крикнул Джок официанту (ну или что-то подобное).
Принесли блокнот с листами в линейку, и я начал писать мистеру Раджу. Я писал в бешеной сосредоточенности, прислушиваясь, словно к шторму, к надвигающемуся танцу живота: «Вы подразумеваете платоническую любовь. Я не думаю, что это возможно между мужчиной и женщиной, если у них не огромная разница в возрасте, препятствующая сексуальному влечению, — и то сомнительно, или в том случае, когда кто-то из них обладает прекрасным умом, но уродливым телом. — Плясунья извивалась уже за два стола от нас. — Я полагаю, что вы задаете этот вопрос не из абстрактного любопытства, а на самом деле испытываете то, что кажется вам любовью. И скажу вам вот что — берегитесь. Не входите в слишком тесные отношения ни с кем. Я думаю, что женщина, о которой…» — И вот эта долбаная гастротерпсихора уже взобралась на мой стол и жирной голой ногой трепала меня под подбородком. Я поднял глаза, слыша вокруг говяже-красный смех. За милю надо мной возвышалась мясистая гора ее пуза, еще милей выше — пара выщипанных подмышек. Я был застигнут на воздевании взора в процессе нечаянного поклонения. Потом эта женщина сбила ногой мой наполовину полный бокал с пивом «Стелла», залив письмо мистеру Раджу и окатив мои колени мокрым холодом. Все это было весело и должно было приниматься с благодушием, как настаивал говяже- красный смех, как требовал улыбчивый портрет Насера. «У нас никогда не унывают».
Так или иначе, письмо мистеру Раджу не было отправлено из Порт-Саида. Я отплатил Джоку множеством полукрон и пиастров, и он с чувством облобызал мне руки. Британец, прошептал он, всегда будет ему другом. Потом я вернулся на корабль, готовый к Суэцу и Красному морю. На верхней ступеньке сходней я встретил лохматого старину шведа, он пытался провести на борт пожилую арабскую проститутку, звенящую браслетами, и рыжебородый ночной вахтенный в ортопедическом ботинке сказал ему, что это невозможно.
— Omojlig, — сказал я, что означало «невозможно», и швед решил, что это шутливый намек на его почтенный возраст.
С тем я их покинул, ушел в каюту, поспал, и Чучу принес утренний чай, когда корабль тащился сквозь пейзаж, означавший, что мы уже в Канале.
— Роемпёт, — сказал Чучу, указывая на траву, — дьям — сказал он, когда мы прошли в дюйме от башни с часами. Жизнь казалась ему чудом.
В Красном море, с его громовыми холмами Яхве и с его чертовыми каменными скрижалями тяжко грохочущего закона, я поближе познакомился с миссис Торп — половинкой медовомесячной пары. Другая половинка болела в каюте, съев в Порт-Саиде что-то несъедобное. Престарелый швед только что не рычал на меня, даже не говорил «Tack», когда я передавал ему уксус. Так что меня прибило к миссис Торп. Сначала во время трапез, а потом и на палубе, и в холлах. Ее, сказала она, зовут Линдой. Несмотря на худобу, Линду нельзя было назвать неаппетитной. В своем вечернем платье пламенной окраски она и извивалась, как пламя.
За обедом я спросил ее:
— Как он, получше?
Старший корабельный состав надел обеденные кители, на галерее играло трио, после обеда ожидались танцы.
— Доктор, — ответила она, — полагает, что его следует поместить в изолятор на пару дней. Его все время рвет. Я совсем не сплю.
— А раньше вы спали больше?
— О да, — откликнулась она. — Как бревно. Ой, я поняла, что вы имеете в виду, — хихикнула она.
Престарелый швед с кислой миной изучал меню сверху донизу, словно расписание поездов.
— Ну нельзя же такое говорить, — смутилась она.
Будь у нее веер, она бы игриво хлопнула меня им по руке. Трио играло Роджерса и Хаммерстайна[71]. Миссис Торп усердно поглощала каждую перемену блюд, снаружи мрачный и беспощадный скалистый библейский край сверкал и пророчествовал. Я заказал еще вина. Бесплатный напиток на древесном спирте, поданный после обеда, пить было невозможно, так что для себя и миссис Торп я попросил «Гран Марнье». Мы успешно продолжали обживать приятный вечер, и во время танца у спасательных шлюпок (ну почему всегда эти шлюпки?) я поцеловал ее.
В основном именно краткий спазм интереса к миссис Торп помешал мне написать еще одно письмо, на этот раз не подмоченное пивом из-за пузатой плясуньи, чтобы потом отослать его мистеру Раджу из Адена.
Мистер Торп все еще усердно выздоравливал в изоляторе, когда корабль приплыл в Аденский залив, и мы с миссис Торп провели последний уютный день вместе, делая покупки в аденских лавчонках, выпивая в аденских барах. На берегу я получил письма. Отец сообщал, что ест как лошадь, кашель лучше, мистер Радж хозяйствует прекрасно, но не ложится допоздна. Мистер Радж писал пространно и обличительно, на этот раз без глянцевой мишуры открыточных видов: «Ни разу, мистер Денхэм, вы не ответили на мои запросы о любви, преступающей пределы требований тела. Я думал сначала,
