— Значит, к вам она первым делом побежала, мистер Денхэм, — сказал Радж. — И в каких выражениях, — нетерпеливо спросил он, — она говорила обо мне?
— Она мало говорила. Что-то вроде «Чернилка убил».
— «Чернилка», — мистер Радж расплылся в улыбке. — Так она меня называет. Аллюзия к чернилам на прилежных пальцах школяра, — он показал свои прилежные пальцы, не замаранные ни чернилами, ни кровью, и прибавил неизбежное: — На пальцах убийцы. А что бы вы, мистер Денхэм, сделали в моей ситуации?
— Вы ничего не должны делать до приезда полиции. Думаю, мне следует позвонить вашему брату в Греевскую школу. Вы имеете право на адвоката.
— Мой брат, — засмеялся мистер Радж, — предпочел бы стать судьей, натянуть парик и приговорить меня смерти. Но для судьи у него не хватает мозгов. Он, мистер Денхэм, ненавидит меня за превосходный интеллект и за более располагающую внешность.
Мне показалось, я услышал звук мотора мощной, облеченной властью машины, выезжающей из-за поворота. Я сказал:
— Но можно поступить иначе. Многое зависит от того, чего вы ждете от жизни. Заслуживаете ли того, чтобы вас повесили после всех унижений суда, газетных заголовков, сочного куска в воскресном таблоиде для любителей отведать мертвечины на сон грядущий.
— А что бы вы сделали, мистер Денхэм? — спросил мистер Радж с чуть ли не дурацкой улыбкой.
Я снова посмотрел на беднягу Уинтерботтома — еще один печатник, разбитая шрифтовая матрица, погрешившая против стабильности и так нелепо наказанная. Я потер измученные глаза, подумал о голоде в Индии, где трупов, как грязи.
— Вы на самом деле хотите знать, как поступил бы я, совершив то, что совершили вы, и стоя вот тут над делом рук своих?
— О да, мистер Денхэм. Я, в конечном счете, все еще здесь, чтобы поучиться у Запада, — он улыбнулся вежливо, но расслабленно, еще не протрезвев.
— Я бы вышел тихонько в сад через черный ход, приложил пистолет к виску и нажал на спусковой крючок. Я бы сделал это до того, как приедет полиция и начнется вся эта ужасная недостойная круговерть. Вот что я сделал бы. Но это не означает, что я принуждаю вас поступить так же.
— Нет, что вы, какое принуждение, — сказал мистер Радж.
Я услышал, как другая машина выехала из-за другого поворота, другая мощная, облеченная властью машина. Подъезжает? Громкий визг тормозов ответил: не просто подъезжает — она уже здесь.
— Вот и они, — сказал я. — Слишком поздно.
— О нет, мистер Денхэм, никогда не бывает слишком поздно. Ведь не обязательно идти в сад? Это же не какое-то грязное дело, это же не в туалет сходить, да?
Трое поднимались по лестнице, три пары ног — одна пара легких, две другие — тяжелые, и чей-то голос басовито крикнул:
— Эй, кто там наверху? Без шуток там, имейте в виду.
— Пора, — сказал мистер Радж, завидев синемундирную массу на площадке, — поскольку органы правопорядка прибыли на задержание.
Он приложил изящный дамский пистолет к правому виску и нажал на крючок аккуратным пальцем цвета молочного шоколада. И прямо перед тем как нажать, он подмигнул мне левым глазом, будто все случившееся было на самом деле шуткой. Возможно, для индуиста так оно и было. Когда он упал на Уинтерботтома, я впервые заметил на стене спальни картинку — маленькую репродукцию «Последнего взгляда Геро» [88], показавшуюся мне более вульгарной, чем она есть на самом деле. Геро — Элис, ожидающая в классической тревоге своего еженедельного возлюбленного, Леандр — вероятно, Джек Браунлоу, переплывающий объятый штормом пролив во имя «Пиммса № 1» и любви. Ни в ком из них не было и намека на подобное: ничего героического в ней и ни капли леандрического в нем, — глупые вульгарные людишки, потревожившие бомбу, сокрытую под покровом стабильности.
Глава 19
Жизнь должна была продолжаться, а для меня жизнь означала похороны отца. Во вторник у полицейских были ко мне кое-какие вопросы, потом кое-какие вопросы ко мне были у некоего старшеклассника — юнкора «Вечернего Гермеса», подосланного ко мне для интервью. Бедняжка Элис, рыдающая, по всей видимости, в родительском доме, появилась на размытом газетном снимке с подписью «Я его любила». О частично беззубой Имогене ничего не сообщалось. Пришла телеграмма от Берил: «Звонила дважды ответа нет убита горем не могу оставить лавку Генри болен мысленно вами». Облаченный в траур, я всплакнул в церкви, когда обескровленный голос викария, флейтово отзываясь на совокупные всхлипы, выводил благородную каденцию погребальной службы, исполненную берущей за живое афористичной риторики апостола Павла. Потом отцовские друзья-гольфисты и я прошествовали, неся на плечах гроб, к заранее купленному отцом участку на кладбище, где уже покоилась мама. Призрак мистера Раджа прошептал: «Мистер Денхэм, этому
