Мельком, холодея, Зоэ отметила и постаралась забыть, чтобы не удивляться, не сбиваться с настроя: Как же так, не Вион ей хлопает, это Эспада! И скалится он так – словно Зоэ и есть сырое мясо, и съесть её надо прямо теперь. Глаза у королевского пса бешеные… даже дышать больно, лучше вовсе на него не глядеть.
Взрослая плясунья фыркнула, передернула плечами и отступила на шаг. Насторожилась, предпочла нырнуть в толпу и сгинуть, чтобы вернуться позже и без помех довершить начатое. Она знает: ночь длинна, праздник еще закипит в полную силу, и тогда новый круг соберет готовых восхищаться и ловить ветер…
– Я не отпускала тебя, – процедила Зоэ, резко выбросила вперед руку, прицелила указующий палец в спину пустотопке. – Отдай то, что не твое. Слышишь? Отдай!
– Не мое, так и не твое, – отозвалась плясунья, дернулась, быстро обернулась… поймала взгляд Зоэ и уже не смогла порвать нить звенящего соперничества. Попыталась наугад подать знак кому-то в толпе. – Пошла прочь, маленькая побирушка. Здесь тебе не подадут.
Зоэ рассмеялась, резко согнулась, округляя спину, целясь сложенными крыльями рук в мостовую, глядя на остывшие её камни… Затем гибко выпрямлялась, руки устремились выше, выше… Ветер следовал за танцем, гладил щеку. Вместе с его незримой ладонью разгоряченное лицо Зоэ поворачивалось вправо, а спина все еще хранила изгиб, пока крылья не расправились окончательно – порывом, вытягивая тело в струнку.
Руки нащупали край платья и поддели, теперь волна не просто качнулась, но стала биться, снова и снова рождаясь и протекая синим шелком.
«О-ле!» – выдохнула толпа, радуясь началу главного танца – яркого, горящего. Без подкованных башмачков Зоэ приходилось рисовать весь ритм щелчками пальцев. Но это было нетрудно, площадь дышала тем же ветром – и свобода его росла, и он, отрастивший крылья, уже мог взлететь, умчаться над крышами к дальнему ночному морю, черному и серебряному…
Но отпущенный на волю ветер не уходил, гладил волосы, уговаривал продолжать танец: он желал познакомиться.
Зоэ ощущала, как горит румянец, как ноги делаются легче с каждым движением. Шелк платья взлетает к самому лицу, и толпа ворочается, целиком принадлежа танцу и плясунье. Вся площадь – блестящие глаза, широкие улыбки, жадные вздохи, вскинутые руки… Кричащая, пестрая масса, вязкая… и само время теряет смысл. Мир меняется, ночь наполняется серебром смеха и жаром дыхания. Кажется – пальцы ступают по лепесткам пламени, ладони гладят гриву ветра. Пока что незнакомого…
«Ах!» – выдохнула толпа, когда Зоэ прокрутилась, заставила платье взлететь и сразу обнять тело плотно, всеми складками… Ветер виновато промолчал, он был чужой этой доле круга – а ведь Зоэ начала опрос с родного для Ноттэ направления! Но сейчас в волосах плетется, обдувает щеки кто-то иной, он – не ближний родич сына заката. Зоэ тихонько вздохнула, шагнула по солнечному кругу и снова закрутилась, поклонилась соседнему ветру, подставляя лицо и раскрывая крылья рук. И – снова пусто. Это не он, полузнакомый, однажды отозвавшийся западный. Еще шаг, вращение… нет ответа. Снова шаг, но молчит и северный, хотя он друг капитана Вико…
Зоэ делала новые шаги, вкручиваясь в ветер и не ощущая ответа, и всякий раз задыхалась от предвкушения… Не получив ответа, на краткий миг изнемогала от острой усталости, но без остановки снова ныряла в круговерть солнечного колеса. Смазанная толпа замечалась лишь искрами бликов в глазах… Зоэ продолжала искать, ощущая себя травинкой, готовой трепетать от слабого дыхания – но пока что прямой, как пика.
Молчит ветер, остается незнакомцем. Зато круг бубенцов, зажатый в зубах неугомонного королевского пса, заходится загнанным сердцем. Бьются, кричат – и помогают дозваться, дотянуться. Еще один пустой шаг – к востоку, и еще… Вот теперь – чистый восток. Краем глаза Зоэ видно, что взрослая плясунья, как надетая на штырь механизма стрелка часов, дергается, кусая губы – и против воли поворачивается на месте, провожает взглядом чужой танец. Еще шаг, очень трудный, он дался куда дороже всех предыдущих.
Волосы Зоэ взвились вихрем, сама она вскрикнула и поникла, сжалась в комок на мостовой, накрыв голову ладонями… и гибко, преодолевая силу встречного ветра – выпрямилась!
Зоэ смотрела в лицо ветра, ловила его в объятия рук, дышала в полную силу. Живые змейки волос трепетали мягко и мирно – они не ядовиты… Ветер это чуял, радовался, прочесывал кудри частым гребнем. Узнанный, он радовался узнаванию!
Бубенцы последний раз звякнули… смолкли.
Ветер прощально коснулся щеки Зоэ, благодаря за танец, и побежал вдаль – за реку, за перелесок. Ветер взвился над скалами, ночной птицей умчался к неблизкому для него, юго-восточного, морю…
Толпа зашевелилась, время восстановило свой ток, звуки обыденности сделались внятны. Взрослая плясунья, сжавшись в комок и накрывшись шалью, выла на одной ноте. Дрожащие её руки часто вытирали нос, пачкались в обильно капающей крови.
Зоэ ссутулилась, повесила голову… нащупала узел шали на талии и расслабила его. Шагнула ближе к толпе, усомнилась… и всё же на ощупь приняла кольцо бубенцов от оскаленного, сыто взрыкнувшего Эспады. Презрительно фыркнула, задумалась на миг. Отдавать пустышке такую настоящую вещь? Да никогда!
На плечи легли ладони Виона – он оттер королевского пса, защитил от толпы, и от него, жадного и опасного.
– Идем, – шепнул Вион, подхватил на руки и понес через толпу, старательно и неловко расступающуюся. Люди благодарно кивали, не решаясь передать в словах радость, опасаясь вздохнуть – и задуть отсвет живого танца…
