Клянись, что будет так и – лечи. Немедленно!
– Надо же, ты еще способен замечать красивых женщин, – заподозрил Ноттэ, отступая на шаг и с интересом изучая изможденное лицо. – Помнится, ты считал меня своим должником, почему не напомнил о старых делах?
– Я молился и забыл прошлое, – нехотя, морщась и с трудом выговаривая слова, ответил Энрике. – Бог велел прощать. Я прощаю.
– Лучше бы ты думал своей головой, как велел тебе я! – без злости посоветовал Ноттэ. – Хулио, малыш, тебе тридцать девять, а выглядишь ты сушеной немочью. Ты – лучший боец юга, все же я сам занимался с тобой, пусть и недолго. Допущу, ты редко бывал трезв, соглашусь, ты очень редко не имел свежих ран и охотно припомню: грустить ты не умел вовсе… Мне больно видеть теперь тусклую тень прежнего друга. Гляжу – и ощущаю свою вину, путь и нет её на самом деле. Ты поздно сообщил то, что следовало, и я не успел, уже не мог успеть. Даже я.
– Ты умеешь бегать по воде, шхуна еще была в порту, – упрекнул Энрике, темнея лицом и забывая о дарованном недавно прощении. – Ненавижу… Как ты посмел не успеть?
– Шесть шагов по воде – вот и все, что мне было тогда доступно, а шхуна едва виднелась на горизонте, да пойми же!
– Но ты догнал их!
– Не я! – начиная раздражаться, Ноттэ зашептал громче. – В порту нашлась лодка с парусом, я вышел в море и увы, безнадежно отставал. Шхуна сгинула в ночи, казалось, ничего уже не изменить, ведь при самом удачном ветре ход корабля определяется парусом и корпусом, командой и много чем еще… Но мне повезло: лодку нагнал люгер, Вико был тогда мальчишка и мало что понимал, мы встретились впервые. Башня отправила его следить за мной, никак не помогать. Но мне помогли, «Гарда» достала шхуну и я пробежал свои шесть шагов… Только она уже была мертва.
Энрике отшатнулся к стене, осел на пол, некоторое время молчал, прикрыв глаза и упрямо перебирая четки, не помогающие ни забыть, ни простить, ни даже успокоиться.
– Ты давно живешь, – наконец глухо выговорил служитель, решаясь глянуть на нэрриха в упор, с неожиданной и полубезумной надеждой. – Скажи, души уходят окончательно – или все же в ереси древних есть смысл и мы… возвращаемся?
– Не знаю, возвращаетесь ли вы. Но скажу то, что мне понятно по опыту: возвращаться и помнить слишком больно. Если для людей есть круг рождений и смертей, он устроен милосердно. Вы не храните груз прежнего и каждый раз наслаждаетесь новым детством, взращиваете новые надежды.
– И заново расстаемся с ними, – усмехнулся Энрике. Встал, шагнул к двери, погладил полированное дерево и прошептал почти жалобно: – Ей девятнадцать, как раз бы все сходилось…
– Что, серые глаза и на голову ниже тебя?
– На голову ниже, в точности тот рост, – упрямец не заметил второй приметы. Грустно улыбнулся: – Я помогал её матери ухаживать, поил… ты прав, я заметил сразу. И родинка на руке… Мне вдруг показалось: она танцует, пожалуй, не хуже, и нрав схож, если смогла разозлить Эо.
– Кипеть тебе на том свете в масле, неисправимый еретик. Ро-одинка, – с долей насмешки протянул Ноттэ и толкнул служителя в бок. – Не будь дураком, грехов тебе уже не отмолить, так поживи с толком здесь. Красивых надо охранять рапирой и кинжалом от посторонних злодеев, а ты пока что влез в рясу и намерен исповедовать этих самых злодеев, не мешая им совершить худшее и уродовать девочке жизнь.
– То есть вылечишь, – кивнул упрямец, расслышав лишь то, что полагал важным.
Толкнул дверь и первым вошел в спальню, ободряюще улыбнулся старой цыганке и как-то очень по свойски кивнул. Женщина села прямее, глянула на нэрриха, поджала губы.
– Что бы ты ни затеял, мне нет дела до пользы или вреда всем людям. Вылечи дочь, и я помогу в любом деле. Я проклинать умею, яды знаю, гадать могу, и привороты разные…
– Королева оценила бы эту речь, – заверил Ноттэ. – Увы, я не обзавелся двором, достойным проклинания, родни у меня нет, травить решительно некого, тем более после того, как отравили Оллэ. Но привороты – это мысль.
Ноттэ покосился на служителя, изменившегося в лице. Сел на край кровати, погладил горячий лоб девушки, стирая бисер пота. Провел кончиками пальцев по щекам плясуньи, пылающим болезненным румянцем, тронул веки. Прощупал пульс на бессильной руке. Нагнулся к самому лицу, выдохнул «живи» в самые губы. Еще немного посидел, вглядываясь в черты и пробуя заметить хоть самое малое сходство с хохотушкой-южанкой, рожденной в смешанной семье и бежавшей из дома. Та девушка не желала принимать веру эмирата и равно не стремилась к мученическому уделу ретивой сторонницы Башни. Прошлое давно сгинуло, стоит ли ворошить старую историю пирата благородных кровей, одержимого жадностью и похотью, его наивного брата и заигравшейся девчонки, так и не решившей, деньги ей важны, титул доньи или все же душевное родство?
– Нам следует покинуть город немедленно и тайно, – распорядился Ноттэ. – Девочку берем с собой. Очнется к нужному сроку – спрошу с неё за лечение, как и с вас. Нам понадобятся хорошие кони, времени нет.
– Гожо выведет нас, – молвила старуха. – В лошадях он тоже понимает, укажет, где искать нужных.
Сборы в путь ограничились временем, необходимым на проверку оружия. Кортэ выглядел мрачнее прежнего, едва слышно бормотал: из всех диких сборищ сброда это самое нелепое, и, будь он в уме, бежал бы без оглядки. Но не бежит, значит, одурел и поддался влиянию, хотя зачем нэрриха лезть в дела людей? Ну, зачем?.. Доводы повторялись, жалобы и сомнения множились, что не мешало рыжему идти вторым, сразу за проводником, и бережно
