к неблагодарности людской. Гранд, я надеюсь, что окончательно разрушил ваш покой. Не скрою, я наслаждаюсь каждым днем, наблюдая следы бессонницы на вашем утомленном лице. Я понемногу вспоминаю, что в былые времена находил людей… небезнадежными. Так что молитесь. Для вас, Эндэры и Алькема молитва сейчас – самое то.
– Где вы храните болезнь? – вполне справившись с собой, ровным голосом поинтересовался гранд.
– Патор не рекомендовал отвечать на сей вопрос, – ласково шепнул Эо. – Он полагал, вы не выдержите искушения и возьметесь делать глупости. Молитесь, Факундо. И не беспокойте меня по пустякам. Думайте о хорошем: через три дня я исчезну, а вы к осени сделаетесь святым при жизни, исцеляя еретиков и проповедуя на юге… Они ведь примут помощь, об этом я тоже позабочусь, меня, ученика покойного Оллэ, уважают в Алькеме.
Эо распахнул дверцу, рывком перебросил тренированное тело в седло. Закрутил коня, не обращая внимания на близость края пропасти, рассмеялся и ускакал. Сопровождать гранда до крепости он обещал, но не утверждал, что неотлучно будет при Факундо. Пока кареты медлительно громыхают по камням, можно домчаться верхом до озера, рассмотреть вблизи белый остров, еще раз увериться в правильности своих подлинных замыслов, подготовить необходимое для их исполнения… И догнать кареты у ворот Тольэса.
Вечер горел багрянцем.
Цвет крови впитывался в складки ряс служителей, делая их мрачно-яркими. Лицо Факундо даже в лучах заката не утратило нездоровой серости, под глазами глубже залегли морщинки, тени. Эо отметил это – и улыбнулся гранду. Играть слабыми не интересно, вот почему нэрриха охотно одобрил выбор патором гранда Факундо для доставки «провидения». Сейчас признавал этого человека занятным, пусть и докучливым, спутником. Жадно наблюдал, как Факундо запутался в своей вере, дополненной старыми грехами и новыми надеждами…
Утомленный скачкой конь под седлом нэрриха норовил опустить голову ниже и тяжело бухал копытами, спотыкаясь и вздрагивая от наказующего удара хозяйского хлыста. Эо из-под черного капюшона изучал город, оставаясь в тени, неузнанным и вполне довольным этим.
Приграничный Тольэс вырос за последние полвека, разжирел в мирной неге. На улицах в кольце внешних стен не видно воинов с оружием, словно и нет рядом границы с еретиками. Зато тут и там попадаются знаки присутствия южан: глинобитные и каменные дома нездешней архитектуры, смуглые мужчины в халатах дорогого шелка, кони с тонкой кожей и слабым ворсом, без признаков самой незначительной оброслости копыт, обычной для породистых тагезов. Речь звучит самая разная, певучая южная сплетается с гортанной горской и неторопливой, обстоятельно-текучей – привычной для запада Эндэры. Даже женщины-южанки ходят по улицам без провожатых, кокетливо придерживая край плотного головного платка – и искоса поглядывая на посторонних, хотя полагается взирать лишь под ноги и прятать не только свой интерес – но и само лицо…
– Герцог Валериан Ламберто Траста, как я и предполагал, в замке, – вслух порадовался Эо, рассматривая шпили и флаги за стенами внутреннего города. – Малыш, надо полагать, в восторге от известия о вашем прибытии, гранд. Готовит пышную встречу. Набожности в нем на ноготь, зато воинственности – дядя Бертран позавидовал бы…
– Извольте занять подобающее сэрвэду место, – негромко предложил Факундо, раздражая все сильнее своим нежеланием выказывать страх или сомнения. – Или скиньте одеяние, не подобающее вам, еретику для всякой людской веры, ведь суть ваших личных воззрений – человеконенавистничество…
– Ошибаетесь! Ненависть – удел юнцов, я лишь рационален без детской восторженности. Но вы правы в ином: я не сэрвэд, – рассмеялся Эо, пряча злость. – Пожалуй, да. Я – нэрриха, пусть видят. Жаль, я не стригу волос коротко, было бы нагляднее.
Эо вывернулся из плена темной ткани, сбросил рясу на мостовую, ничуть не заботясь о почтении к одеянию слуги веры. Остался в красной шелковой рубахе, просторной, отделанной шитьем. Узкие брюки подчеркивали юношескую стройность тела, широкий пояс облегал талию. Эо упер кулак в бедро, гордо вскинул голову… и выругался, покатившись из седла: конь споткнулся, осел на круп и захрипел…
– Подайте другого коня, – приказал гранд без задержки.
Карета миновала последний изгиб улицы, и впереди показались ворота внутреннего города, его стража отсалютовала гостям. Над свободным шпилем замка взвился новый флаг, едва карета миновала арку ворот. Теперь все в Тольэсе могли увидеть: прибыл первый гранд. За окном кареты проплывали дома, все гуще толпились люди, слух о госте полз по городу, пробуждая у одних любопытство, у других – молитвенный восторг. Повозку с мощами святого Раймунда пытались потрогать, самые рьяные кричали, вымаливая благословение гранда и поднимая детей на вытянутых руках. Сэрвэды теснили горожан конями и убеждали на словах, зная неприязнь гранда к грубости в обращении с верующими. Суета росла, скорость продвижения сокращалась, закат темнел, как подсыхающая кровь – уже не багряный, а бурый.
Нэрриха выругался сквозь зубы и хлестнул коня, бесцеремонно расталкивая людей, стращая плетью. Так он пробился вперед и первым выехал на площадь перед главными воротами замка. Конная гвардия герцога уже создала коридор для карет, горожане шумели и теснились по сторонам. На сына штиля невежливо показывали пальцами, не узнавая или сомневаясь в происхождении. Эо ехал, старательно сдерживая злость… Пока не наткнулся, как на стену – на взгляд. Конь замер, нэрриха обернулся.
Взгляд, который смог остановить нэрриха, принадлежал молодой цыганке. Она стояла за рядом конных гвардейцев, бесцеремонно вцепившись в край попоны и не обращая внимания на ругань всадника. Красивые женщины знают силу своей слабости. Эту, восхитительную и безупречную, не ударят и даже не оттолкнут, да и ругань вот-вот иссякнет. Бранные слова – лишь способ доказать соседям непричастность к нарушению порядка. Действительно: хотя
