однажды наказал гранда-отравителя… и тем возвел в сан патора не менее грязного интригана. Он вынудил ничтожество стать совестливым. И что – принес пользу людям и стране? Двадцать лет Эндэра жила мирно. Но орден Зорких копил силу и злость, соседняя Тагеза подкармливала орден Постигающих свет, обагряя их рясы не краской – кровью еретиков, что угодно Башне и неоспоримо. В то же время король из рода Траста продавал и предавал родню, и никто не сместил его, потому что угодный нэрриха Ноттэ фальшивый покой мешал вареву политики кипеть в полную силу… На юге казнили верующих в Башню, превращая их в мучеников – и кротость патора вызывала уже не молитвенный восторг, а ропот недовольства.
– Бог создал людей в последний день творения, – буркнул Ноттэ, нехотя отвязывая от пояса башмаки и натягивая их, мокрые и тесные, на опухшие израненные ноги. Было трудно поверить, что башмаки подошли… Ноттэ кивнул, пошевелил стопами, скрипнул зубами, перемогая первую боль. Спасаясь от этой боли, Ноттэ продолжил вслух городить бездоказательную ересь. – Богу было скучно, он думал-думал, и изобрел азартную игру под названием «общество смертных»… Чтобы люди не забывали о правилах, в мир время от времени вбрасывают нас, то еще нарушение законов бытия. Или предостережение? Или судей… Возмутителей покоя? Бог шутник, он позволяет нам самим выбирать роли. Эо поднапрягся и дотянулся до верхней полки, где хранился наряд палача. Все занятно и складно… пока я не примеряю рассуждения на себя. Каков мой наряд? Сам я выбрал его или меня толкнули под руку?
Ноттэ поморщился, ощупал башмаки и примерился встать на ноги половчее, чтобы сразу не упасть от боли. Вполне очевидно: первые шаги сделать тяжелее всего. Вон берег, дальше – отвесная скала, можно утешать себя сомнительными заверениями: пока он будет лезть вверх, на ноги придется лишь часть нагрузки, руки сделают больше, подтягивая тело. Если б еще не болели руки…
Подъем из ущелья Боли оказался не проще бега по его дну. Солнце пригрело спину и высушило лохмотья рубахи, затем пот промочил бахрому драной ткани и испарился. Ноттэ полз вверх, в очередной раз ругая свою самоуверенность. С берега озера, когда Ноттэ прощался с графом Пармой, выигрыш во времени на короткой тропе Боли казался огромным. Теперь он съедался без остатка. В какой-то мере сберегало надежду то, что избранная Эо тропа через перевал теперь совсем рядом. Не далее, чем в сорока каннах от края обрыва.
Отдышавшись и избавившись от остатков рубахи, Ноттэ проверил оружие и побрел, хмурясь, поводя плечами и разминая ушибленную руку. Ноттэ строго сказал себе: силы здорового нэрриха восстанавливаются быстро! Добавил: он сейчас здоров, ведь связки, жилы и кости целы. Значит, на тропу он выйдет годным для боя. Увы, глухим – но это мелочи.
Рассуждая вслух и сердито хлопая ладонями по ушам, Ноттэ продрался через заросли цепкого сухого кустарника, собрал на обтрепанные штаны немало пыли и украсил кожу свежими ссадинами. Остановился, попробовал по-детски прыгать на одной ноге, зажимая ухо и выгоняя воду. Помогло, звуки вернулись неохотно и неполно, но сразу рассказали многое. Даже – главное!
– Здесь я решаю, кому жить и как долго, – холоднее льда прошуршал голос Эо. – Прочь!
Ноттэ глубоко, удовлетворенно кивнул – он успел, он не зря вытворял глупости! И – самое время совершить новую, словно прежних мало. Ноттэ покривился, понимая это… и всё же пошел на голос врага. По тропе вверх, до низкой каменной арки, под неё – и далее на старинную, любимую всеми горными караванами, площадку отдыха. Здесь самой природой был создан ровный каменный пятачок, зажатый скалами со всех сторон и всё же достаточно просторный для устройства лагеря.
Сейчас к дальней от Ноттэ скале жался всего один шатер, у его порога скорчился на коленях, почтительно уткнувшись лицом в камни, слуга в халате. Рядом недоуменно хлопал глазами юноша, явный эндэрец, и по некоторым чертам лица очевидно, родич Бертрана Барсанского… Выглядел он весьма жалко – в потрепанной рубашке, босой, с медным рабским кольцом на шее. Рядом, спиной к Ноттэ, стоял еще один человек. Перед шатром – вернее, межу шатром и двумя чужаками – вышагивал туда-сюда невысокий пухленький южанин, человек исключительно невоенного сложения. Он умудрялся снисходительно поглядывать на собеседника, щурить хитроватые узкие глаза и иногда отворачиваться без тени страха… А ведь собеседником его был сам нэрриха Эо! И всё же южанин отчитывал его и спорил, не замечая злости сына штиля. Пережидал шипяще слова гнева нэрриха и снова, тихо и ровно – возражал… будто мальчишку отчитывал!
– Это моя страна, мой лагерь и мой гость. Ты трижды не прав. Уходи.
– Прирежу, – серьезно уверил Эо.
– Отец знает, что ты заключил сделку и обманул нас всех. Мои братья тоже знают. Они читали в книгах и убедились недавно: нэрриха смертны. Значит, месть возможна. Ты ведь понимаешь, что мы, люди гор и пустынь, умеем искать. Ты знаешь и то, что кровный долг не сотрется временем. Убив меня, ты убьешь и себя. Иди, пока можешь уйти. Сегодня я не желаю слушать наемников, а ты иного звания в моей стране не заслужил.
Эо погладил рукоять эстока и качнулся с ноги на ногу, оценивая свои силы и присматриваясь к лучникам, выстроившимся в два ряда за шатром. Эо был в ярости и спешил. Он уже решил для себя вопрос жизни и смерти людей…
Ноттэ лязгнул клинком, переводя на себя внимание противника и исключая бойню. Сын штиля развернулся без спешки, покривился, рассмотрев родича, перехватил рукоять эстока из дрожащей правой руки в уверенную левую.
– Тебе-то что?
– Мне требуются нити раха, – честно ответил Ноттэ. – Все, до последней. Ты предал учителя и не имеешь права на бесценное… наследие.
– Раха? Хорошее предложение, – усмехнулся Эо и чуть дернул кончиком клинка, приглашая к бою. – Иди, неси… Мне давно пора подкрепиться.
