можно продать твой платок с чистым дыханием? Радуйся, ты теперь богатейший недокормыш в городе! Богаче только я, способный делать такие вот тряпочки, сберегающие самым ценным людям их бесценную жизнь. Будешь торговать правом на выживание? Ну? Пройдемся по крепости и набьем золотишком сундук-другой.
– Вы… вы что? – ужаснулся гвардеец. – Вам плохо?
– Мне? С чего бы, – сник Кортэ. – Нэрриха не страдают людскими недугами. Нас отравить-то, и то морока… Идем. Не тереби край платка, сползет – и другим уже не поможет, и тебя не выручит.
Город выглядел и звучал неприятно. Башмаки бросали эхо шагов в лабиринт переулков, черных в тени и белесо-выгоревших на солнце. Пыльная зелень пряталась за глухими заборами, робко вздрагивала чахлой листвой, по-нищенски вымаливая полив. Кортэ усмехался в ответ: вряд ли кто-то выплеснет под корни горсть серебряных капель. Теперь вода – тоже ценность, и немалая. Её запасают впрок, полагая пока что неотравленной, здоровой. И зря. Если сын заката прав, если происходящее тут – злой замысел Эо, тогда отрава распределена наиболее надежным способом. И город – обречен…
Хосе вздрогнул и оступился, пришлось ловить его под локоть, и самому тоже останавливаться, вслушиваться в невнятный шум поодаль.
– Непорядок, – предположил честный юнец и поправил длинную рапиру в облезлых ножнах.
– Твое дело маленькое, веди меня, куда следует. Или гвардия есть опора короны и священный долг её – защищать подданных короны даже и ценою жизни? – насмешливо продекламировал нэрриха. Понаблюдал не без интереса, как парнишка сперва краснеет от прилива крови и злости, а затем мнется, чувствуя себя смешным и бессильным. – Ладно, ты дурак, это уже установлено и более не приносит удовольствия… Пойдем глянем, не порадуют ли меня крикуны. Вдруг среди них есть подходящий для протыкания – капитан, или даже сам полковник?
Хосе лязгнул зубами и прикусил язык. Только теперь он запоздало осознал: если привести нэрриха к источнику шума, число жертв может не убавиться, а совсем наоборот, вырасти. Но спорить оказалось поздно, невнятная злость, донимавшая Кортэ, требовала выхода и гнала сына тумана в сторону шума сперва быстрым шагом, а затем и бегом.
У расширения улицы, выплеснувшейся на небольшую площадь, Кортэ остановился и презрительно сплюнул, не скрывая досады. Трудно сочувствовать людям, он уже настроился, на Ноттэ обозлился… А люди ведут себя предсказуемо. Суеверие южан приписывает огнепоклонникам способность вызывать чуму. Обычно – сам Кортэ этого не видел, но достоверно знал по рассказам и записям – южане при первых признаках страшного недуга старательно выискивают злокозненных иноверцев, пробудивших беду. А тут и искать не надо! Вон они злодеи, у стены – оба смуглые, похожие на цыган. Рядом гарцует конь, а ведь кража породистого скакуна на юге – кровное оскорбление, а вовсе не утрата имущества…
– Пошли, их забьют камнями и всё успокоится, – предположил Кортэ. Решительно отмахнулся от раскрывшего рот гвардейца. – Нет! Я не буду резать глотки одним дуракам, спасая других, тут и без вмешательства всё гармонично. Что такое гармония – знаешь?
– Да пошел ты, – озлился Хосе, теряя остатки почтительности и страха. – Убьют ведь!
– Днем раньше, днем позже, – прищурился нэрриха. – Болезнь или удар камнем в голову… второе менее болезненно. И лучше их, чем тебя, дурака: их есть, за что убивать.
Пришлось вывернуть руку несносному провожатому и вести его, упирающегося, прочь, не отпуская ни на миг, не ослабляя хватку. Парень сопел, пытался вырваться и даже выказывал знание пусть жалких, но накрепко усвоенных основ боевой подготовки. Отчаявшись и осознав полное превосходство нэрриха, Хосе начал ругаться. Сразу выяснилось, что грязных слов он знает постыдно мало, Кортэ и этим укорил, заодно повысив образованность гвардии.
И тут шум за спиной словно отрезало… Кортэ остановился, тяжело вздохнул и отпустил Хосе. Медленно, нехотя обернулся… и не увидел ничего неожиданного. Южане сплотились пестрой стеной халатов, отмеченных блестками стали – клинками и кинжалами. Совсем рядом выстроились прибывшие на шум горожане, верующие в заветы Башни. И вершиной людского клина был багровый служитель…
– Лучше бы я объехал стороной ваш гнилой город, – поморщился Кортэ. Рванул гвардейца к себе, вцепившись в шею. – Стой тут. Понял? Прирасти к камням и стой, даже если небо рухнет. Это ты можешь исполнить?
– Да, но…
– Сукин сын и сквозной идиот, – поморщился нэрриха. – Мать твоя для южан – шлюха и преступница, ты сам не лучше, поскольку не принял веры дедов. Для местных твоя мама тоже… гм, не святая. Ты похож сразу на цыгана, еретика и полукровку, а это дает им, всем вместе на этой площади, троекратный повод для побития тебя камнями… так что стой здесь, живой дурак. Мне еще не наскучило шпынять тебя, ты моя игрушка, и ты интересен мне с целым горлом и такой же целой черепушкой. Понял?
Хосе как-то жалобно и резко кивнул, делаясь совсем ребенком. Кортэ толкнул его к стене и удалился, более не оборачиваясь.
Южане выстроились и все до единого обнажили клинки. Багровый что-то проповедовал, подвывая и заводя толпу. Конокрады сидели у стены, закрыв головы руками и ни на что особо не надеясь… Нэрриха намеренно шумно лязгнул рапирой и прошагал к середине площади. Встал за спиной служителя, как раз меж двух людских клиньев.
Багряный служитель, тяжело дыша и горбясь, с усилием швырял слова в толпу единоверцам – как камни. Нэрриха вежливо постучал проповедника ногтем по плечу.
