– И что же, по-вашему, там может быть?
– Возможно, брошюры. Я старался не думать об этом.
– Что же это за странный знакомец, который не может сам сдать свой чемодан на хранение? Может, его зовут Карл Хергезель?
– Нет, его имя Шмидт, Генрих Шмидт.
– А откуда вы его знаете, этого так называемого Генриха Шмидта?
– Мы давно знакомы, лет десять, не меньше.
– И как вы пришли к мысли, что там могут быть брошюры? Кто он, этот Эмиль Шульц?
– Генрих Шмидт. Он был социал-демократ или даже коммунист. Потому я и решил, что там могут быть брошюры.
– Вы, собственно, откуда родом, господин Хергезель?
– Я? Из Берлина. Берлин-Моабит.
– И когда родились?
– Десятого апреля двадцатого года.
– Так, и знаете этого Генриха Шмидта не меньше десяти лет и в курсе его политических убеждений! В ту пору вам, значит, было одиннадцать, господин Хергезель! Не надо так глупо врать, не то я рассержусь, а в таком случае могу сделать вам больно!
– Я не врал! Все, что я сказал, правда.
– Имя Генрих Шмидт – первое вранье! Не видели содержимого чемодана – второе вранье! Причина сдачи на хранение – третье! Нет, любезный господин Хергезель, каждая ваша фраза – вранье!
– Нет, все правда. Генрих Шмидт собирался в Кёнигсберг, а поскольку чемодан был слишком тяжелый и не нужен ему в поездке, попросил меня сдать его на хранение. Вот и все!
– И не лень ему ехать к вам в Эркнер за квитанцией, когда можно спокойно держать ее в собственном кармане! Очень правдоподобная история, господин Хергезель! Ну да ладно, оставим это пока. Мы еще не раз обо всем потолкуем, думаю, вы окажете мне любезность и проедете со мной в гестапо. Что же до вашей жены…
– Моя жена про чемодан вообще не знает!
– Она тоже так говорит. Но что она знает, а что нет, я обязательно выясню. А поскольку я так удачно застал вас, голубков… вы ведь познакомились на фабрике?
– Да… – сказали оба.
– Ну, и чем же вы там занимались?
– Я работал электриком…
– А я кроила френчи…
– Прекрасно, прекрасно, вы люди работящие. Но когда не кроили материал и не тянули проводку – чем вы тогда занимались, красавчики мои? Может, сколотили махонькую коммунистическую ячеечку, вы двое, некто Йенш, по прозвищу Младенец, и некий Григоляйт?
Побледнев, они смотрели на комиссара. Откуда ему это известно? Оба растерянно переглянулись.
– Ага! – насмешливо хохотнул Лауб. – Обалдели маленько, да? Дело в том, что вы тогда были под наблюдением, все четверо, и, если б так быстро не разбежались, наше знакомство наверняка состоялось бы чуток пораньше. Вы и сейчас на заводе под наблюдением, Хергезель!
В полном замешательстве они даже не думали возражать.
Комиссар задумчиво наблюдал за ними, и вдруг его осенило:
– Кому же принадлежит означенный чемодан, господин Хергезель? Григоляйту или Младенцу?
– Кому? Ах, да какая теперь разница, вы и так все знаете… мне его всучил Григоляйт. Собирался через неделю забрать, но прошло уже столько времени…
– Скрылся, видать, ваш Григоляйт! Ну, я его разыщу… если он еще жив, конечно.
– Господин комиссар, уверяю вас, ни я, ни моя жена, с тех пор как вышли из ячейки, политикой не занимались. И ячейка развалилась из-за нас, еще до начала работы. Мы быстро поняли, что для такого не годимся.
– Я тоже понял! Я тоже! – иронически заметил комиссар.
Но Карл Хергезель неколебимо продолжил:
– С тех пор мы думали только о своей работе, мы ничего не совершали против государства.
– Только вот чемодан, не забывайте про чемодан, Хергезель! Хранение коммунистических брошюр – это государственная измена, за это вы заплатите головой, любезнейший! Ну что ж, госпожа Хергезель! Госпожа Хергезель! Что вы так разволновались? Фабиан, оторвите молодую женщину от мужа, только аккуратно, ради бога, Фабиан, не сделайте лапоньке больно! У нее недавно случился выкидыш, у деточки, она не желает рожать фюреру солдат, ни в коем случае!
