– За последние две недели это уже седьмая смерть, вызванная неоказанием помощи.
– В свидетельстве о смерти указано воспаление легких, – возражает начальник, не поднимая головы от своей писанины.
– Врач пренебрегает своими обязанностями, – упрямо говорит пастор, легонько постукивая костяшками пальцев по столу, словно старается достучаться до начальника. – Сожалею, но вынужден сказать, что врач слишком много пьет. А пациентами пренебрегает.
– О, доктор в полном порядке, – возражает начальник, продолжая писать: пастор стучится напрасно. – Хорошо бы и вам быть в таком же порядке, господин пастор. Ну так как, вы передали маляву номеру триста девяносто семь или нет?
Теперь их взгляды наконец встречаются, взгляд начальника с красным лицом, испещренным шрамами от давних студенческих дуэлей, и взгляд священника, сжигаемого лихорадкой.
– Седьмая смерть за две недели, – упрямо повторяет пастор Лоренц. – Тюрьме нужен новый врач.
– Я только что задал вам вопрос, господин пастор. Будьте добры ответить.
– Разумеется, я передал номеру триста девяносто семь письмо, но не маляву. Это было письмо от его жены, в котором она сообщила, что их третий сын все-таки не погиб, а попал в плен. Двоих сыновей он уже потерял и думал, что потерял и третьего.
– Вы всегда найдете причину нарушить тюремный устав, господин пастор. Но я не намерен долго терпеть ваши игры.
– Прошу вас заменить врача, – упрямо повторяет пастор и опять тихонько стучит по столу.
– Да бросьте вы! – Краснощекий начальник неожиданно срывается на крик. – Не надоедайте мне больше вашей идиотской болтовней! Доктор вполне хороший, и он останется! А вот вы извольте выполнять тюремный распорядок, иначе как бы чего не случилось!
– Что со мной может случиться? – спросил пастор. – Я могу умереть. И умру. Очень скоро. Еще раз прошу вас заменить врача.
– Дурак вы, пастор, – холодно произнес начальник. – Думаю, от чахотки малость рассудком повредились. Не будь вы безобидным простофилей – то бишь дураком! – вас бы давным-давно повесили. Но я вас жалею.
– Пожалейте лучше ваших заключенных, – так же холодно ответил пастор. – И позаботьтесь о таком враче, который неукоснительно исполняет свой долг.
– А теперь закройте дверь с другой стороны, господин пастор.
– Вы обещаете обеспечить нового врача?
– Нет, черт побери, нет! Убирайтесь к чертовой матери! – Начальник все-таки рассвирепел, выскочил из-за стола, сделал шаг-другой к пастору. – Мне что, силой вас вышвырнуть? Вы этого хотите?
– Не годится устраивать скандал перед арестантами из канцелярии. Это лишь еще больше поколеблет остатки уважения, какое они еще питают к государству. Впрочем, дело ваше, господин начальник!
– Дурак! – сказал начальник, однако же реплика пастора отрезвила его, и он опять сел. – Идите, наконец. Мне надо работать.
– Самая срочная работа – затребовать нового врача.
– Думаете чего-то добиться своим упрямством? Как раз наоборот! Доктор останется!
– Помнится, однажды, – сказал пастор, – вы сами были не вполне довольны этим врачом. В ту ночь бушевала непогода. Вы посылали за другими врачами, звонили по телефону, но никто не приехал. У вашего шестилетнего Бертольда было воспаление среднего уха, мальчик кричал от боли. И мог умереть. По вашей просьбе я привел тюремного врача. Он был пьян. А при виде умирающего ребенка совсем потерял голову, сослался на дрожь в руках, которая не позволяет взяться за хирургическую операцию, и расплакался.
– Пьяный мерзавец! – буркнул начальник, неожиданно помрачнев.
– Вашего Бертольда спас тогда другой врач. Но случившееся однажды может повториться. Вы, господин начальник, похваляетесь своим неверием, и все же я говорю вам: Господь не допускает насмешек над Собою!
Начальник тюрьмы через силу, не поднимая глаз, произнес:
– Идите, господин пастор, идите.
– А врач?
– Я посмотрю, что можно сделать.
– Благодарю вас, господин начальник тюрьмы. Многие будут вам благодарны.
Священник шел тюремными коридорами, гротескная фигура в потрепанном черном сюртуке, лоснящемся на локтях, в вытянутых на коленях черных брюках, в наваксенных башмаках на толстой подошве, со съехавшей набок черной манишкой. Одни надзиратели здоровались с ним, другие при его приближении демонстративно отворачивались, а когда он проходил мимо, недоверчиво провожали взглядом. А вот все занятые в коридорах арестанты смотрели на него (здороваться им не разрешалось), смотрели с благодарностью.
Священник проходит через множество железных дверей, по множеству железных лестниц, опираясь на железные перила. Из одной камеры слышен плач, на миг пастор задерживается, потом качает головой и спешит дальше. Идет по железному подвальному коридору, справа и слева зияют открытые двери темных камер, карцеров, впереди в каком-то помещении горит свет. Пастор останавливается, заглядывает внутрь.
