письмо, важно отвечал он.
– Неужели вы суеверны, барон? Впрочем, я не буду жалеть, если ваш талисман принесет несчастие той, которой посылается письмо: это гадкая старуха, которая исполняет мне различные поручения.
– В таком случае, пожалуй, отвечал барон и передал графу один из своих брелоков. – Но, в замен услуги, вы довезете меня до дворцовой площади.
– Прекрасно! Надевайте же ваш плащ, я сейчас выйду на крыльцо, отвечал хозяин и, воротившись в кабинет, сказал Артуру:
– Любезный друг, если вы не хотите оторваться от работы, в этом ящике найдете вы сигары. Но я прошу вас, когда отправитесь домой, бросить это письмо в ящик городской почты. Мне уж некогда, а я не хочу, чтоб прислуга видела адрес. Письмо очень-нужное и секретное.
– Это мне по дороге, сказал Артур, взглянув на адрес: – быть-может, я сам занесу его, чтоб не задержали на почте.
– Я хочу распределять свои благодеяния поровну между прекрасным и непрекрасным полом, сказал, смеясь, барон, усевшись в экипаж с Форбахом. – Нашедши место бедному лакею, хочу приискать место горничной. Не можете ли вы рекомендовать ее куда-нибудь?
– Молода и хороша она? шутливо спросил граф.
– Вы заставляете меня краснеть. Не молода и не хороша, но бедна, честна, прекрасно умеет одевать и даже говорит по-французски.
– Хорошо, я буду помнить; но вот мы уж на площади.
Поблагодарив графа, Бранд пошел к дому президента полиции, где помещалось и главное управление городской полиции. По дороге, завернув в один из пустых переулков, он бросил украденную печать в отверстие, сделанное на троттуаре под жолобом для стока воды, потом зашел в магазин эстампов, бывший напротив дома полицейской управы, и, рассматривая гравюры, несколько минут наблюдал за тем, что происходило на противоположной стороне улицы; наконец, сделав неприятную гримасу, отправился домой, переоделся из пальто во фрак, велел подать свой экипаж и поехал опять к дому полицейской управы.
По лестнице главного входа, дверь налево вела в канцелярию, направо – в квартиру президента полиции. Барон позвонил у правой двери и спросил, принимает ли мадам президентша. Лакей ввел его в залу и пошел доложить своей госпоже.
При входе президентши, Бранд с восхищением любовался на её портрет, висевший над софою, и важная, довольно-плотная и свежая дама, еще неоставившая притязаний на красоту, не могла не сознаться в душе, что барон прекрасный молодой человек.
– Очень-давно не имел я счастья быть у вас, и должен объяснить, почему осмелился нынче беспокоить вас своим посещением, начал барон.
– Очень-давно! Помилуйте, барон, вы были у нас на прошлой неделе. Августа! сказала она вошедшей дочери: – ты верно помнишь, когда был у нас барон в последний раз? Эти слова были произнесены тоном, который очень-ясно намекал барону, что Августа интересуется им.
– К четверк, мама?, отвечала, слегка краснея, Августа, хорошенькая девятнадцатилетняя блондинка.
– Боже мой, как медленно тянулось для меня это время! отвечал барон, бросая скромный, но нежный взгляд на девушку.
– Но действительно мы рады были бы видеть вас у себя чаще, любезно продолжала президентша.
Небольшая пауза, последовавшая затем, была с пользою употреблена бароном: он опять успел, будто озирая комнату, остановить взгляд на девушке.
– Я должен объяснить вам цель моего посещения, сказал Бранд президентше: – вчера мы держали пари с молодым Форбахом. Он утверждал, что на последнем придворном бале вы были в уборе из розовых камелий; я, напротив, твердо помнил, что на вас были белые камелии. Я спешил к вам решить этот спор, но граф предупредил меня; проезжая мимо вашего дома с четверть часа назад, я видел слугу его на этой лестнице. Конечно, он присылал его с запискою о нашем пари…
– Нет, вы ошибаетесь, он не присылал к нам. Но какие шалуны нынешние молодые люди! Возможно ли держать подобные пари? с шутливою строгостью отвечала президентша, восхищенная мыслью, что её наряд может еще интересовать молодёжь.
– Быть-может, Форбах присылал к папа?, заметила дочь.
– Это интересно узнать, сказала мать: – попроси его сюда, Августа; ему будет очень-приятно видеть барона.
Через минуту Августа возвратилась в гостиную вместе с отцом. Президент полиции был худощавый старик невысокого роста, с длинным носом и серыми глазами, которым он старался придать выражение озабоченности и проницательности.
– Очень-рад вас видеть, барон, сказал он, протягивая руку гостю, который с величайшим уважением кланялся ему.
– Я хотела спросить тебя о случае, очень-интересном для меня, перебила жена: – барон уверен, что у нас был слуга молодого графа Форбаха.
– Нет, отвечал президент: – почему же вам так вздумалось, барон?
– Я видел слугу в его ливрее на вашем крыльце.
– А! правда лакей был, и галуны и канты у этого лакея были такие же, как на ливрее Форбахов, но самая ливрея не темнозеленая, как у Форбахов, а темносиняя. Ошибиться легко, и вы ошиблись.
– От кого же был этот лакей? спросила президентша.
– Здесь ни у кого нет темносиней ливреи с такими галунами и кантами, как у Форбахов, прибавил барон: – это меня удивляет.
– Да вы едва-ли знаете господина, у которого слуги носят такую ливрею, заметил президент: – это некто Армфельд, чудак, незнакомый ни с кем в
