– Кто ж такой этот господин, которого вы называете знатным?
– Барон фон-Бранд.
– Странно! сказал Форбах: – об этом надобно подумать. Чтоб не возбуждать никаких подозрений, продолжайте исполнять обязанности, возложенные на вас человеком, с которым говорили вы ночью. Я уверен, что вы не измените своей госпоже. Если потребуют от вас чего-нибудь более-важного, не удовольствуются невинными сплетнями, которыми отделывались вы до сих пор, уведомьте об этом меня: тогда мы посмотрим, что нам делать. До тех пор будем выжидать; быть-может, я успею открыть нити этой интриги. Я верю вам, не обманите же моей доверенности, не измените вашей госпоже. Прощайте.
Тихо прошел Форбах по знакомым галереям, взял в адъютантской комнате свой плащ и задумчиво поехал домой. Более всего странным казалось ему, что в этой загадочной истории замешано имя барона Бранда. «Возможно ли» думал Форбах: «чтоб пустота и легкомысленность были в нем только маскою, за которою скрывается такая удивительная энергия, такой могущественный ум? Но пусть это так; с какою же целью быть ему в союзе против Евгении фон- Сальм?… Впрочем, последнее легко объяснить тем, что он дружен с герцогом и старается сблизиться с ним еще короче. Но нет, мои подозрения против барона неосновательны: он мог рекомендовать горничную, ничего не зная об интригах; он мог быть обманут. Однако ж, иные находят, что барон лицо сомнительное и подозрительное. Не далее, как нынче, гофмаршал говорил, что не считает его истинным аристократом. Потом… кто это?… да, Артур, рассказывал мне, что также подозревает барона в загадочных похождениях. Надобно обдумать и разузнать».
Часть третьи и последняя
I. Избавление
Шеллингер, театральный портной, живший, как, может-быть, еще помнит читатель, в доме, где находилось заведение для прокормления безродных детей, исполнил поручение Ричарда: разузнать, не в это ли заведение принесен двухлетний малютка крестьянкою, по фамилии Бильц. Дитя, которое было показано умершим, но вместо которого был похоронен другой младенец, в-самом-деле было спрятано сюда. Смелый Ричард подговорил нескольких приятелей помочь ему возвратить малютку матери. Приготовления эти потребовали довольно времени. Наконец все было устроено, и через несколько дней после нового года Ричард Гаммер, Шеллингер и несколько их союзников вошли вечером в сад, примыкавший к этому полуразвалившему ся дому, стоявшему в одном из самых узких и пустых проулков города. Катарина уже давно бродила тут, дожидаясь их.
– Исполните же свою роль, Шеллингер, сказал Ричард: – помните, что вам надобно делать: вы войдете к Шламмеру, постараетесь как-нибудь завесть ссору, и как-только они нападут на вас, вы начнете кричать, мы прибежим на помощь, и во время этой суматохи Катарина осмотрит детей, найдет своего ребенка и унесет его. Помните же вашу роль.
Шеллингер вошел в дом. В первой комнате сидел, по обыкновению, хозяин, Шламмер, бледный и чахоточный мужчина лет пятидесяти, ремесло которого было покупать краденые вещи. Подле него стоял молодой человек, одетый с претензиями на щеголеватость, один из клиентов хозяина, мелкий вор, поселившийся на квартире у Шламмера. Из соседней комнаты слышался плач детей и голос жены Шламмера, бранившей малюток и унимавшей крик их ударами плётки. Эта достойная женщина, почти всегда пьяная, помогая мужу сбывать с рук купленные вещи, посвящала свои досуги надзору за пятью или шестью малютками, из которых старшему было около шести лет, а двое или трое были младенцы, еще неумевшие ходить и лежавшие на грязных кроватках. Г-жа Шламмер занималась теперь тем, что наказывала плёткою старшего мальчика, который с отчаянием защищался от своей мучительницы зубами и ногтями. Муж и его собеседник, не обращая никакого внимания на эту привычную для них историю, рассуждали о предмете, по- видимому, очень- интересовавшем обоих.
– Так на другой день нашли его тело в канале? спрашивал Шламмер: – и ты был при суде над ним?
– Да, он уличил его в намерении предать нас полиции. О, я ужасно боюсь этого человека; он мешал мне во многих отличных делах. Думаешь: что, если он узнает о каком-нибудь, как он называет, гнусном убийстве? А ведь от него трудно укрыться: он все знает и уличит – и тогда пропал человек.
Шламмер улыбнулся.
– Что вы смеетесь, г. Шламмер? Вы, кажется, думаете: «а вот о моих проделках он не знает». Нет, до него дошли слухи. Он говорил, что у вас делаются, как он называет, гнусные вещи, и что он займется вами. Я вас предупреждаю по-дружески.
– В-самом-деле? с испугом сказал Шламмер, начав кашлять, чтоб скрыть свое волнение: – это было бы неочень-приятно. Впрочем, чего ж бояться нам с женою? прибавил он, стараясь ободриться: – мы не признавали его своим начальником; он не должен вмешиваться в наши дела. Да и кто он такой – мы этого еще не знаем.
– Да этого и никто не знает, сказал Штрейбер. – Известно каждому только одно: он сделался нашим начальником не для-того, чтоб иметь какие-нибудь выгоды; он не требует себе ничего из общей прибыли, напротив, сам помогает тем, кому случается нужда.
– Значит, у него есть свои особенпые цели, сказал Шламмер. – Знаешь ли, я думаю, что это какой-нибудь знатный господин, который забавляется нашими делами от скуки или для шалости.
Появление Шеллингера прервало разговор.
– Здравствуйте, г. Шламмер, сказал нортной, раскланиваясь: – в моей квартире холодновато; я зашел к вам погреться. Я бы вас попросил, г. Шламмер, поставить у меня в комнате хорошую печь: моя совсем не греет.
