– Предупреждаю тебя, чтоб вы с женою были осторожнее, сказал он Шламмеру, когда все посторонние ушли из комнаты: – полиция наблюдает за вами, и ныне произведен был бы у вас обыск, если б я не остановил этого дела. Но не одна полиция наблюдает за вами: я также не хочу терпеть ваших ужасных проделок: помни же, что если ты заставишь меня еще раз быть здесь, то я прийду не за тем уже, чтоб предостерегать.
Он хотел уйти, но, обводя комнату взглядом, заметил мальчика и остановился: «Эти глаза, да и весь очерк лица напоминают мне…» подумал он, и спросил:
– Чье это дитя? Понимаешь, передо мною нельзя лгать.
– Нам передан этот мальчик из вторых рук; настоящего имени его нам не сказали; клянусь вам, я говорю правду, отвечал Шламмер трепещущим голосом.
– Да, кажется, теперь ты не лжешь. Но завтра к шести часам утра ты должен самым точным образом узнать: чье это дитя – понимаешь?
Шламмер низко поклонился.
– Тебе тут, я думаю, невесело жить? сказал незнакомец, взяв за руку ребенка: – хочешь уйти отсюда?
– Хочу! Они злые, а злее всех гадкая женщина с красным носом; они беспрестанно бьют нас и не дают нам есть.
– Очень выгодное для тебя свидетельство, Шламмер. Хорошо, мой друг, я возьму тебя отсюда.
Он позвал одного из своих людей и сказал:
– Отведите этого ребенка в Лисью Нору, накормите его и оденьте. Завтра поутру я пришлю приказание относительно его. Не бойся, мой друг, теперь будут с тобою обращаться хорошо, прибавил он, лаская ребенка.
II. Вечер у военного министра
На великолепном бале у военного министра, графа Форбаха, был весь двор.
За одним из столов, поставленных в зале, назначенной для игры в карты, сидели обершталмейстер, гофмаршал и третий господин, который особенно должен обратить на себя наше внимание – генерал барон Вольмар, маленький, сухощавый старик с мутными глазами и неприятным выражением в лице. Они играли в преферанс втроем; но и четвертое место было занято молодою дамою, с правильными и тонкими чертами лица и прекрасными русыми волосами. Это была супруга барона Вольмара, и контраст между ветхим, износившимся стариком и его красавицею-женою был поразителен. Молодая женщина не принимала участия в танцах, опасаясь возбудить ревность мужа. Читатель, быть-может, еще не забыл разговора, подслушанного нами, когда мы в первый раз знакомились с молодым графом Форбахом и его друзьями.
Барон фоп-Бранд приехал поздно и прошел по всем комнатам, как бы отыскивая кого-то. Наконец, он увидел Вольмара и жену его, и сел в нише у окна, напротив молодой женщины. Уловив минуту, когда она подняла глаза, Брант выразительно взглянул на нее, и баронесса вздрогнула, увидев его; робко взглянула она на мужа, но, к-счастью, он занят был картами и не заметил ничего. Еще несколько раз обменялись взглядами она и Бранд; наконец она, как- бы поняв его мысль, слегка наклонила голову в знак согласия. После того барон ушел из комнаты.
Баронесса Вольмар все-еще довольно-долго сидела подле мужа; но вот и она поднялась с места, говоря мужу:
– Желаю тебе играть счастливо.
– Mais dites-moi, ou allez-vous? недовольным тоном сказал Вольмар.
– Я пройдусь по комнатам; я устала сидеть, отвечала она.
– Eh bien, va-t-en, va-t-en, с досадою проговорил муж: – ты развлекла меня: вот я сбросил не ту карту, какую следовало. Diable, quelle distraction!
Молодая женщина прошла, не останавливаясь, до огромной залы, в которой был устроен зимний сад, и которая была теперь почти пуста. Один барон Бранд стоял там, рассматривая какое-то тропическое растение.
– Сядь на это кресло, сказал он подошедшей к нему баронессе: – а я буду стоять подле тебя, здесь: отсюда мне видно, если кто идет сюда, и мне легко у идти незамеченным в кабинет молодого графа; эта дверь, в двух шагах от меня, ведет туда. Не бойся же, никто не подсмотрит, что мы говорим с тобою наедине. А я должен сказать тебе многое, многое.
– И я тебе также. О, как мучителен был для меня этот день! Да, ты был прав, говоря, что я должна была поручить тебе моего сына. Но я не могла видеться с тобою тогда; писать я боялась; но всего больше остановило меня опасение, чтоб не замечены были мои близкия отношения к тебе – о, это было бы ужасно!
– Конечно, это подало бы повод к самым нелепым сплетням. Но довольно тосковать о прошедшем.
– Да, продолжала она: – ты был прав, говоря, что не должно привозить сюда моего сына; но я не могла выносить разлуки с ним; единственною моею отрадою было цаловать, хоть изредка, его невинную головку. И когда муж начал догадываться о том, что мой сын здесь, почти открыл, где он скрывается, и я должна была передать его другой воспитательнице – я опять должна была обратиться к тебе за помощью и советом, но я не могла, потому что за каждым моим шагом следили; я могла только сказать его воспитательнице, чтоб она передала его какой-нибудь другой женщине, еще неизвестной моим преследователям; это было третьягодня; и вот, ныне поутру мне сказали, что мое дитя вчера вечером похищено. О, Генри, возможно ли это? Боже, что теперь с ним? где он? Уже-ли мне изменили? Уже-ли он во власти…
– Успокойся, тихо сказал барон, нагнувшись почти к самому её уху: – ты рыдаешь почти вслух; помни, что мы окружены людьми: что подумают, если
